О ТЕСЕЕ И АРИАДНЕ «Кому пожаловаться на обман? Молчат деревья, слез пе понимая, здесь небо слепо, а земля чужая, любовь обманна, как морской тумап. Уплыл — один — любви моей тиран, и плачу я, тоски не утоляя, надеюсь исцелиться, понимая, что исцеленья нет от этих ран! О боги, если кто-нибудь когда-то вас холодностью ранил, — пусть расплата на моего обидчика падет!» Так Ариадна небо молит в горе, а слезы между тем уносит море, а ветер вздохи горькие крадет. * * * Покорная напевам Амфиона, сама росла Троянская стена, его хранила нежная струна в подземном царстве ужаса и стона. Не от ее ли отворялись звона алмазные врата, дабы она спасала, волшебством наделена, страдальцев из жестокого полона? И если столь волшебно лиры пенье, смиряющее бурных рек кипенье и самых необузданных зверей,— то тщетны почему мои старанья, и то, что всех спасает от страданья, лишь миожит тяготы души моей? РОДРИГО КАРО РУИНАМ ИТАЛИКИ Оплачем, Фабьо, сей, застывший сонно, увядший холм, среди полей пустынных — Италикой в иные времена, колонией победной Сципиона была сия, сокрытая в руинах, суровая и славная стена, так сделалась она реликвией слепою. Печальною тропою герои в царство теней отошли, их даже память видеть перестала. Здесь храм стоял, там площадь клокотала, чей контур еле различим в пыли. Гимназия искрошена веками, от дивных терм остались только камни, а шпили башен, ранившие высь, ее покою вечному сдались. Амфитеатра рухнувшие стены, богов жестоких славившие ране, унизил беспощадно желтый дрок. В безмолвии трагической арены струится время, как напоминанье, сколь жалок давней пышности итог. Все поглотил песок. Умолк народ великий, в столетьях стихли крики. Где тот, который на голодных львов шел обнаженным? Где атлет могучий? Здесь превращен судьбою неминучей в безмолвие многоголосый рев. Но до сих пор являют нам руины былых ристаний страшные картины, и чудится душе в седых камнях предсмертный хрип, звучавший в давних днях. Здесь был рожден сын молнии военной — Траян, отец испанского народа, воитель доблестный и честь страны, пред кем земля была рабой смиренной от колыбели алого восхода до побежденной кадиксской волны. О славные сыны,— здесь Адриан и Силий, и Теодосий были детьми: слоновая сияла кость на колыбелях, облаченных в злато, жасмин и лавр венчали их когда-то там, где былье глухое разрослось. Дом, сложенный для Кесаря, — глядите,— сегодня гнусных ящериц укрытье. Исчезли кесари, дома, сады и камни, и на них имен следы. Коль ты не плачешь, Фабьо, — долгим взглядом окинь умерших улиц вереницы, разбитый мрамор арок, алтарей, останки статуй, ставших жалким сором, все — жертва Немезидовой десницы там, где безмолвье погребло царей в столетней тьме своей. Так Троя предо мною встает с ее стеною,  Рембрандт ван Рейн. Фауст. и Рим, чье имя только и живет (где божества его и властелины?!), и плод Минервы — мудрые Афины (помог ли им законов честных свод?!). Вчера — веков соперничество, ныне — ленивый прах в безропотной пустыне: ни смерть не пощадила их, ни рок — и мощь, и разум спят в пыли дорог. Но почему фантазии неймется искать в былом пример для состраданья? И нынешних не счесть: то там, то тут заблещет огонек, дымок пробьется, то отголосок прозвучит рыданья: душа — видений призрачных приют — томит окрестный люд, который изумленно вдруг слышит отзвук стона в ночи немой — немолчный хор кричит: «Прощай, Италика!», и эхо плачет: «Италика!», и слово это прячет в листве, но и в листве опо звучит: «Италика!» — так имя дорогое Италики, не ведая покоя, в руинах повторяет теней хор… Им сострадают люди до сих пор! Гость благодарный, — этим славным теням я краткий плач смиренно посвящаю, Италика, простертая во сне! И если благосклонпы к этим пеням останки жалкие, чьи различаю следы в стократ печальной тишине,— открой за это мне в любезной благостыне таящийся в руине приют Геронсия, — направь мой шаг к могиле мученика и прелата, пусть я — слезами горестного брата — открою этот славный саркофаг! Но тщетно я хочу разжиться частью богатств, присвоенных небесной властью. Владей своим богатством, дивный храм, на зависть всем созвездьям и мирам! |
