В тот миг В тот миг расставанья в нем умерло что-то, Он с нею был взглядом, не с нею душою. А в ней лишь одна трепетала забота: «О, если б могла я быть вечно с тобою!» Лицо у нее лишь на миг исказилось, Она, холодея, сдержала рыданья. «Прощай», у обоих в душе проносилось, И он ей с улыбкой сказал. «До свиданья!» В тот миг расставанья, как ветер свободный, Он только и ждал, чтоб скорей удалиться. И, вздрогнув, бледнея в тоске безысходной, Она прошептала: «Я буду молиться!» Ad infinitum В храме все – как прежде было. Слышен тихий взмах кадил. «Я смеялся, я шутил. Неужели ты любила?» Дымен смутный трепет свеч, На иконах свет заемный. Каждый хочет в церкви темной От свечи свечу зажечь. В храме будет так, как было. Слышен тихий звон кадил. «А, неверный! Ты шутил. Горе! Горе! Я любила». К смерти Смерть, медлительно-обманная, Смерть, я ждал тебя года, Но для каждого ты странная И нежданная всегда. Мне казалась упоительной Мысль о том, что ты придешь И прохладою целительной, Торжествуя, обоймещь. И воздушною одеждою Мне навеешь легкий мрак. Нет, обманут я надеждою, Ты придешь не так, не так. Как неведомое, грубое, Ты возникнешь в тишине Как чудовище беззубое, Ты свой рот прижмешь ко мне. И неловкими прижатьями Этих скользких мертвых губ, Неотвратными объятьями Превращен я буду в труп. Но еще не бессознательный, Не затянутый во тьму, И мучительно внимательный К разложенью своему. Вот, рука окоченелая Точно манит и грозит, Синевато-грязно-белая, Искривилась... Гнусный вид! Вот, лицо покрылось пятнами, Восковою пеленой, И дыханьями развратными Гниль витает надо мной Отвратительно знакомые Щекотания у рта. Это мухи! Насекомые! Я их пища, их мечта! И приходят ночи, низкие, Как упавший потолок. Где же вы, родные, близкие? Мир отпрянувший далек. Глухо пали комья грязные, Я лежу в своем гробу, Дышат черви безобразные На щеках, в глазах, на лбу. Как челнок, сраженный мелями, Должен медлить, должен гнить, Я недели за неделями Рок бессилен изменить. За любовь мою чрезмерную К наслаждениям земным, После смерти, с этой скверною Грешный дух неразлучим. Целых семь недель томления, Отвращения, тоски, Семь недель, до избавления, Рабство, ужас, и тиски! Лишь одной отрадой нищенской Ад могу я услаждать; Пред оградою кладбищенской Белой тенью в полночь встать. Сознание «Я с каждым могу говорить на его языке...» Я с каждым могу говорить на его языке, Склоняю ли взор свой к ручью или к темной реке. Я знаю, что некогда, в воздухе, темном от гроз, Среди длиннокрылых, меж братьев, я был альбатрос. Я знаю, что некогда, в рыхлой весенней земле, Червем, я с червем наслаждался в чарующей мгле. Я с Солнцем сливался, и мною рассвет был зажжен, И Солнцу, в Египте, звучал, на рассвете, Мемнон. Я был беспощадным, когда набегал на врагов, Но, кровью омывшись, я снова был светел и нов. С врагом я, врагом, состязался в неравной борьбе, И молча я вторил сраженный «О, слава тебе?» И мной, безымянным, не раз изумлен был Сократ. И ныне о мудром, со мной, обо мне, говорят. Я с каждым могу говорить на его языке, Ищи меня в небе, ищи меня в темной реке. «Я не знаю, что такое – презрение...» Я не знаю, что такое – презрение, Презирать никого не могу. У самого слабого были минуты рокового горения, И с тайным восторгом смотрю я в лицо – врагу. Я не знаю, как можно быть гордым Пред другим. Я горд – пред собой. О, струны мои, прозвените небывалым аккордом, Чтоб враг мой был, как я, во мгле голубой! |
