Синий Пустынями эфирными, эфирными-сапфирными, Скитается бесчисленность различно-светлых звезд. Над этими пространствами, то бурными, то мирными, Душою ощущается в Эдем ведущий мост. Зовется ли он Радугой, навек тысячецветною, Зовется ли иначе как, значения в том нет. Но синий цвет – небесный цвет, и грезою ответною Просящему сознанию дает он ряд примет. Примет лазурно-радостных нам в буднях много светится, И пусть, как Море синее, дороги далеки, «Дойдешь», тебе вещает лен, там в Небе все отметится, «Дойдешь», твердят глаза детей, и шепчут васильки. Нежно-лиловый Колокольчик на опушке леса, С звонами, что внятны слуху фей, Бархатисто-пышная завеса, Возле лиловатых орхидей. В лепете романса – цвет сирени, Сад мечты, и в нем упавший лист, В красочном контрасте – свет и тени, На руке лилейной – аметист. Фиолетовый Мне снилось множество цветов, Багряных, алых, золотистых, Сапфирно-синих лепестков, И снов, застывших в аметистах. Но между всех цветочных сил, Я видел, в призрачной картине, Что красный цвет внизу застыл, А цвет зеленый – посредине. Но выше – выше, в синеву, Восходит множество фиалок, И в сновиденьи наяву Я вижу белый храм Весталок. Их не встревожит зов ничей, Им Ночь моления внушает, И взор фиалковых очей В себе бездонность отражает. И быстро, быстро, быстро – я Несусь мечтою к ним, предельным, В лесной пустыне Бытия Забвенье пью фиалом цельным. Хрустально-серебристый Звуки лютни в свете лунном, Словно сказка, неживые, В сновиденьи многострунном Слезы флейты звуковые. Лики сонных белых лилий В озерной зеркальной влаге, Призрак ангелов, их крылий, Сон царевны в лунной саге. Опалово-зимний Легкий слой чуть выпавшего снегa, Серп Луны в лазури бледно-синей, Сеть ветвей, узорная их нега, Кружевом на всем – воздушный иней. Духов серебристых замок стройный, Сонмы фей в сплетеньях менуэта, Танец блесток, матово-спокойный, Бал снежинок, вымышленность света. Голубовато-белый и красновато-серый Голубовато-белый и красновато-серый, В дворце людского мозга два цвета-вещества. Без них мы не имели б ни знания, ни веры, Лишь с ними область чувства и наша мысль жива. Чрез них нам ярко светят душевные эфиры, Напевность ощущений слагается в узор. В дворце людского мозгa играют скрипки, лиры, И чудо-панорама струит просвет во взор Во внутренних чертогах сокровища без меры, Цветут, пьянят, чаруют – не день, не час, века — Голубовато-белый и красновато-серый В дворце людского мозга два странные цветка. Белый Нарцисс, восторг самовлюбленности, До боли сладостные сны, Любовь – до смерти, до бездонности, Всевластность чистой Белизны. Нарцисс, забвенье жизни, жалости, Желанье, страстность – до того, Что в белом – в белом! – вспышка алости, Забвенье лика своего. Нарцисс, туман самовнушения, Любовь к любви, вопрос-ответ, Загадка Жизни, отражение, Венчальный саван, белый цвет. Черный Как ни странно это слышать, все же истина верна: — Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна. Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок, Чтобы колос золотистый из него родиться мог. В черной тьме биенье жизни, зелень бледная, росток, Лишь за этим стебель, колос, пышность зерен, желтый сок. Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей, Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей. Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета, после грез, Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз. Черный уголь – символ жизни, а не смерти для меня: — Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня, И не черный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час, Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз. Все цвета в одном согласны входят все они — в цветы. Черной тьме привет мой светлый мой светлый, в Литургии Красоты! |
