3 Мир должен быть оправдан весь, Чтобы можно было жить! Душою там, я сердцем – здесь. А сердце как смирить? Я узел должен видеть весь. Но как распутать нить? Едва в лесу я сделал шаг, — Раздавлен муравей. Я в мире всем невольный враг, Всей жизнею своей, И не могу не быть, – никак, Вплоть до исхода дней. Мое неделанье для всех Покажется больным. Проникновенный тихий смех Развеется как дым. А буду смел, – замучу тех, Кому я был родным. Пустынной полночью зимы Я слышу вой волков, Среди могильной душной тьмы Хрипенье стариков, Гнилые хохота чумы, Кровавый бой врагов. — Забытый раненый солдат, И стая хищных птиц, Отца косой на сына взгляд, Развратный гул столиц, Толпы глупцов, безумный ряд Животно-мерзких лиц. — И что же? Я ли создал их? Или они меня? Поэт ли я, сложивший стих, Или побег от пня? Кто демон низостей моих И моего огня? От этих тигровых страстей, Змеиных чувств и дум, — Как стук кладбищенских костей В душе зловещий шум, — И я бегу, бегу людей, Среди людей – самум. «Стучи, тебе откроют. Проси, тебе дадут...» Стучи, тебе откроют. Проси, тебе дадут. – О, Боже! Для чего же назначен Страшный Суд? В тюрьме Мы лежим на холодном и грязном полу, Присужденные к вечной тюрьме. И упорно и долго глядим в полумглу, — Ничего, ничего в этой тьме! Только зыбкие отсветы бледных лампад С потолка устремляются вниз. Только длинные шаткие тени дрожат, Протянулись – качнулись – слились. Позабыты своими друзьями, в стране, Где лишь варвары, звери да ночь, Мы забыли о Солнце, Звездах, и Луне, И никто нам не может помочь. Нас томительно стиснули стены тюрьмы, Нас железное давит кольцо, И как духи чумы, как рождения тьмы, Мы не видим друг друга в лицо! Избранный О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный, Сын Солнца, я – поэт, сын разума, я – царь. Но предки за спиной, и дух мой искаженный — Татуированный своим отцом дикарь. Узоры пестрые прорезаны глубоко. Хочу их смыть: Нельзя. Ум шепчет: «Перестань...» И, с диким бешенством, я в омуты порока Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань. Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам, Я снова чувствую всю близость к Божеству. Кого-то раздробив тяжелым томагавком, Я мной убитого с отчаяньем зову. Раненый
Я на смерть поражен своим сознаньем, Я ранен в сердце разумом моим. Я неразрывен с этим мирозданьем, Я создал мир со всем его страданьем. Струя огонь, я гибну сам, как дым. И понимая всю обманность чувства, Игру теней, рожденных в мире мной, Я, как поэт, постигнувший искусство, Не восхищен своею глубиной. Я сознаю, что грех и тьма во взоре, И топь болот, и синий небосклон, Есть только мысль, есть призрачное море, Я чувствую, что эта жизнь есть сон. Но, видя в жизни знак безбрежной воли, Создатель, я созданьем не любим. И, весь дрожа от нестерпимой боли, Живя у самого себя в неволе, Я ранен на смерть разумом моим. Проклятые глупости Сонет Увечье, помешательство, чахотка, Падучая, и бездна всяких зол, Как части мира, я терплю вас кротко, И даже в вас я таинство нашел. Для тех, кто любит чудищ, все находка, Иной среди зверей всю жизнь провел, И как для закоснелых пьяниц – водка, В гармонии мне дорог произвол. Люблю я в мире скрип всемирных осей, Крик коршуна на сумрачном откосе, Дорог житейских рытвины и гать. На всем своя – для взора – позолота. Но мерзок сердцу облик идиота, И глупости я не могу понять! Уроды Сонет Я горько вас люблю, о бедные уроды, Слепорожденные, хромые, горбуны, Убогие рабы, не знавшие свободы, Ладьи, разбитые веселостью волны. И вы мне дороги, мучительные сны Жестокой матери, безжалостной Природы, Кривые кактусы, побеги белены, И змей и ящериц отверженные роды. Чума, проказа, тьма, убийство и беда, Гоморра и Содом, слепые города, Надежды хищные с раскрытыми губами, — О, есть же и для вас в молитве череда! Во имя Господа, блаженного всегда, Благословляю вас, да будет счастье с вами! |