«Ночью мне виделся Кто-то таинственный...» Ночью мне виделся Кто-то таинственный, Тихо склонялся Он, тихо шептал; Лучшей надеждою, думой единственной, Светом нездешним во мне трепетал. Ждал меня, звал меня долгими взорами, К небу родимому путь открывал, Гимны оттуда звучали укорами, Сон позабытый все ярче вставал. Что от незримых очей заслонялося Тканью телесною, грезами дня, Все это с ласкою нежной склонялося, Выше и выше манило меня. Пали преграды, и сладкими муками Сердце воскресшее билось во мне, Тени вставали и таяли звуками, Тени к родимой влекли стороне Звали Эдема воздушные жители В царство, где Роза цветет у Креста Вот уж я с ними в их тихой обители... «Где же я медлил?» – шептали уста. Последняя мысль Прометея
Благородному борцу Петру Федоровича Николаеву Вдали от блеска дня, вдали от шума, Я жил не год, не два, а сотни лет Тюремщик злой всегда молчал угрюмо, Он мне твердил одно лишь слово – «Нет». И я забыл, что в мире дышит свет, И я забыл, что значат звуки смеха, Я ждал чего-то ждал – хоть новых бед. И мне одна была дана утеха: — Крича, будить в тюрьме грохочущее эхо. В уме вставали мысли прежних дней, И гасли вновь, как беглые зарницы, Как проблески блуждающих огней, Как буквы строк сжигаемой страницы И вместо них тянулись вереницы Насмешливых кроваво-смутных снов; Как хищные прожорливые птицы, Как полчища уродливых врагов, Неслись они ко мне на звон моих оков. И все же в этой черной тьме изгнанья Зажегся блеск, зажегся, наконец; Кипучие и жгучие страданья Взлелеяли сверкающий венец, И первый луч смеялся, как гонец Моей весны, душистого рассвета; Со вздохом я приветствовал конец Ночной тоски в пустыне без ответа, И видел взгляд любви, и слышал гул привета. И вот я вновь живу среди людей, Под Солнцем ослепительно-лучистым. И вижу я детей, моих детей, Внимаю в полдень птичкам голосистым, Роптанью трав, струям кристально-чистым. — Но я опять вернулся бы в тюрьму, К уступам скал, безжизненным и мглистым, Когда бы знал, что, выбрав скорбь и тьму, Я с чьей-нибудь души тяжелый грех сниму! На мотив псалма XVIII-гo Ночь ночи открывает знанье, Дню ото дня передается речь. Чтоб славу Господа непопранной сберечь, Восславить Господа должны Его созданья. Все от Него – и жизнь, и смерть. У ног Его легли, простерлись бездны, О помыслах Его вещает громко твердь, Во славу дел Его сияет светоч звездный. Выходит Солнце-исполин, Как будто бы жених из брачного чертога, Смеется светлый лик лугов, садов, долин, От края в край небес идет его дорога. Свят, свят Господь, Зиждитель мой! Перед лицом Твоим рассеялась забота. И сладостней, чем мед, и слаще капель сота Единый жизни миг, дарованный Тобой! В бездонном колодце Меж стен отсыревших, покрытых грибками, В бездонном колодце, на дне, глубоко, Мы ждем, притаившись, и дышим легко, И звезды в Лазури сияют над нами, — Лучистые звезды, горящие днем Для тех, кто умеет во тьму опускаться, Чтоб в царстве беззвучья полнее отдаться Мечтам, озаренным небесным огнем. Вдали от людского нестройного гула, Не видя, как скользкая плесень растет, Мечтой мы бежим все вперед и вперед. — Вселенная сном безмятежным уснула. И чище, чем свет суетливого дня, Воздушней, чем звуки земных песнопений, Средь звезд пролетает блуждающий Гений, На лютне незримой чуть слышно звеня. И в Небе как будто расторглась завеса, Дрожит от восторженных мук небосклон, Трепещут Плеяды, блестит Орион, И брезжит далекий огонь Геркулеса. Сплетаются звезды и искрятся днем Для тех, кто умеет во тьму опускаться, Для тех, кто умеет во тьме отдаваться Мечтам, озаренным небесным огнем. «И Сон и Смерть равно смежают очи...» И Сон и Смерть равно смежают очи, Кладут предел волнениям души, На смену дня приводят сумрак ночи, Дают страстям заснуть в немой тиши. И в чьей груди еще живет стремленье, К тому свой взор склоняет Ангел Сна, Чтоб он узнал блаженство пробужденья, Чтоб за зимой к нему пришла весна. Но кто постиг, что вечный мрак – отрада, С тем вступит Смерть в союз любви живой, И от ее внимательного взгляда К страдальцу сон нисходит гробовой. |
