Когда я открыла глаза, то поймала взгляд Ноа, прикованный к моему рту. Он поспешно откашлялся и отвел глаза.

— Раз уж ты подзаряжаешься сахаром, хочешь обсудить дело Куперов?

— Давай, — пробормотала я сквозь мармеладки, усаживаясь за стол и доставая ноутбук.

Открыв папку с файлами, я почувствовала, как Ноа встал и подошел сзади.

— Прокурор собирается завтра предъявить обвинения в пренебрежении и угрозе жизни ребенка. С учетом доказательств и показаний, думаю, родители получат срок.

Живот неприятно сжался, как всегда при таких делах. Сколько бы раз я ни проходила через подобные ситуации, легче не становилось. В соцслужбе часто говорили, что, чтобы выдержать такую работу, приходится отключать эмоции. Я понимала, о чем они, но так не умела. Это было не в моей натуре.

— Бабушка детей хочет оформить постоянную опеку. У нее есть хорошая поддержка, стабильный доход, она работает из дома. Думаешь, мы можем подать на лишение родительских прав?

Ноа глухо хмыкнул, сжимая руками спинку моего кресла, обдумывая ответ. Но вместо его голоса я услышала более низкий, с хрипотцой, от которого по спине побежали мурашки, как от легкого касания пальцев.

— Не знаю, что ты там ищешь, но скажу, где этого точно, блядь, нет. И это в декольте Фэл.

О, черт.

Кай

За эти годы я неплохо научился держать себя в руках, сдерживая вспышки ярости и справляясь с чудовищем, что жил внутри меня. Но были вещи, которые всегда срабатывали, как мина-ловушка: когда кто-то причинял боль тем, кто слабее, когда обижали животных… и Фэллон.

Ничто не могло вывести меня из себя быстрее, чем если кто-то пытался задеть Воробушка.

Я ведь не дурак. Я прекрасно видел, как этот ее так называемый коллега на нее смотрит. Всегда смотрел. Единственная, кто, казалось, этого не замечала, — сама Фэллон.

Но он становился все наглее. Как сегодня — навис над ней, будто она его личная игрушка, к которой нельзя подпускать других. Или когда его взгляд был направлен вовсе не на экран компьютера, а в ее вырез.

Пальцы сами сжались в кулаки, татуировка на коже дрогнула от напряжения. Мне стоило огромных усилий не дать злости захватить контроль. Я не мог позволить себе срывов. Не с моей-то историей.

Не важно, что все это было в юности — все равно могло аукнуться, если оступлюсь. Драка. Незаконные бои. Связи с тем, что суд называл организованной преступностью. И пусть тогда у меня были свои причины, для досье это все равно оставалось черными пятнами. И для моей души тоже.

Ноа резко выдохнул и обернулся:

— Я не смотрел на ее декольте.

Я просто уставился на него, не двигаясь.

Фэллон устало вздохнула — так, что было ясно: она не знает, что со мной делать.

— Не обращай внимания. Его чрезмерная опека не знает границ.

— Не уверен, что дело в опеке, — пробормотал Ноа, возвращаясь к своему столу.

Я чуть расслабился, когда он отодвинулся от Фэллон. Понимал, конечно, что рано или поздно она кого-то встретит. Влюбится. Пойдет дальше, по-настоящему, а не так, как сейчас — пара случайных свиданий и все. Это убьет меня, но я буду рад, если тот мужчина окажется достоин ее. Потому что она заслуживает все самое лучшее, что может дать этот мир.

— Кайлер, — произнесла Фэллон, выгнув бровь и разворачивая кресло ко мне. — Что ты здесь делаешь?

Блядь, у меня даже член отреагировал на то, как она произнесла мое полное имя. Я жил ради этих мгновений. Они напоминали о том, что у нас почти было. О тех нескольких секундах, когда она была моей. Даже если сейчас она использовала это имя только тогда, когда я нарывался. Иногда я сам себя ловил на мысли, что злю ее нарочно, лишь бы услышать это «Кайлер».

Я поднял пакет с бирюзовой надписью The Mix Up.

— Подумал, тебе нужно что-то посерьезнее сахара, чтобы дожить до вечера.

Ее лицо смягчилось. Она встала с кресла, и на губах появилась улыбка.

— Скажи, что это сэндвич с шпинатом и артишоками.

— Я ж не такой, чтобы, принеся тебе обед, еще и подставить.

Уголки ее губ дрогнули.

— На тебя всегда можно положиться.

Всегда. В любое время суток, на любом конце света, если она позовет, я приду.

— К столикам на улице? — уточнил я, зная, что это ее любимое место для обеда, даже в мороз.

— Ага, — она накинула куртку, высвобождая из-под воротника копну своих светлых волос.

Пальцы зачесались, так хотелось зарыться в эти пряди, намотать их на руку. Все во мне было настроено на Фэллон — красота, которая только расцветала, чем дольше на нее смотришь. Изгиб ее улыбки, который хотелось потянуть зубами. Синий цвет глаз, что темнел до грозовой синевы при любом сильном чувстве. И ее фигура — как она идеально ложилась в мои объятия, когда я все-таки осмеливался их на нее замкнуть.

Блядь.

Я, как всегда, запихнул все это глубоко внутрь и пошел к выходу.

На улице температура держалась около восьми градусов, и сегодня я выбрал грузовик вместо байка. Хорошо хоть, что в Центральном Орегоне солнце хоть чуть, да смягчало холод.

Фэллон глубоко вдохнула, пока мы шли к одному из столов.

— Пахнет снегом.

— Даже не говори.

Она рассмеялась, усаживаясь на скамью, и этот смех отозвался в моей пустой груди, устраиваясь там как дома.

— Ты ведь никогда не любил белое безобразие, — сказала она, запахиваясь потуже.

— Все думают, что это волшебно, а на деле — холод, сырость и переломы на ровном месте.

Ее губы дернулись в сторону улыбки.

— Ладно, Гринч.

Я достал из пакета ее сэндвич, напиток и пару печенек.

— Я не Гринч. Новогодние фильмы? Конечно да. Особенно Крепкий орешек.

Фэллон закатила глаза.

— Крепкий орешек — не новогодний фильм.

— Тогда и Маленькие женщины — не новогодний, — парировал я.

Она развернула сэндвич.

— Ты играешь нечестно.

— А еще я люблю рождественское печенье, подарки и обязательный отпуск, — продолжил я.

— Ладно-ладно. Ты тайный эльф Санты. Доволен?

— Много кем меня называли, но тайным эльфом Санты — еще никогда.

Она ухмыльнулась.

— Огромный эльф?

Я хмыкнул и достал свой сэндвич с индейкой.

— Как у тебя дела?

Фэллон прищурилась.

— Это что, проверка?

Я пожал плечами. Правда в том, что я всегда буду ее проверять. Хоть до самой старости, когда будем орать на детей, чтоб не топтались по газону.

— Ты в последнее время сильно себя загоняешь.

— Нашел, кто бы говорил, — буркнула она.

Я ухмыльнулся.

— Работаем много — отдыхаем на полную.

Она скривилась.

— Мне не нужно знать о твоих… внекарьерных развлечениях.

В желудке неприятно заныло. Но так даже лучше — пусть думает, что мою постель греют десятки женщин. Правда же в том, что она пустая, как арктическая тундра.

— Ты не ответила на вопрос, — напомнил я.

Фэллон откусила сэндвич, тянула время.

— Просто дел побольше, чем обычно.

— Сколько?

Она потянулась за новым кусочком, но я перехватил ее запястье. Ее кожа всегда обжигала меня, оставляя после себя красивые ожоги.

— Сколько, Фэл?

— Тридцать два, — прошептала она.

Я выругался.

— Ты же загоняешь себя в могилу.

В ее глазах вспыхнул огонек, превратив синий в яркий сапфир.

— Я знаю, что могу выдержать.

— Правда? Или ты просто готова угробить себя ради других?

Огонек разгорелся сильнее.

— Они того стоят. И ты это прекрасно знаешь. Нет ничего важнее, чем убедиться, что у них есть безопасное место, пока их жизнь рушится.

— Ты важнее. Сколько детей ты спасешь, если попадешь в больницу от переутомления?

В глазах Фэллон мелькнула боль.

— Я не слабая.

Блядь.

Я отложил сэндвич и сделал то, что давно себе запретил. Зацепил ее мизинец своим и сжал.

— Последнее, что я о тебе думаю, Воробушек, — это что ты слабая. Но мы по тебе скучаем. Твоя семья скучает.