Элли замерла, слегка склонив голову, будто меняла угол зрения, чтобы понять меня.

— Ты правда так думаешь?

— Да, — выдохнул я сразу. Чистая и абсолютная правда.

В ее прекрасных глазах мелькнула грусть, и светло-зеленый цвет в тусклом свете стал почти серым.

— А я так не думаю.

Я сжал зубы до хруста:

— Это не твой выбор.

— Разве нет? — она шагнула ближе. Слишком близко.

Запах бергамота и роз закружил голову, душил обещанием ее близости.

Она остановилась прямо передо мной. Ее смешные пушистые сапоги почти касались носками моих скучных ботинок.

— Я никуда не уйду.

— А тебе стоит. Тебе стоит бежать к черту. Потому что моя семья — сплошь худшее из худшего. Все, к чему они прикасаются, они портят.

Элли даже не моргнула.

— Я сегодня была с твоей семьей. Они — лучшие.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Нет. Не понимаю. Потому что семья — это куда больше, чем кровь и документы. Это те, кто снова и снова оказывается рядом. Те, кто делает тебя тем, кто ты есть. И для тебя это всегда будут Колсоны.

Дышать стало тяжелее. Воздух в легкие заходил рваными, бесполезными вдохами.

— Неважно, как сильно я этого хочу. Неважно, что я взял себе фамилию Колсон. В моих жилах все равно течет его кровь.

В глазах Элли вспыхнуло яркое зеленое пламя.

— Думаешь, я не знаю этой борьбы? Мой отец убивал людей. Приказывал казнить ради власти и забавы. Вот что течет в моих жилах.

Я покачал головой, обходя ее по кругу:

— Это не то же самое.

— Неужели? — ее голос стал жестким.

Элли была чистым светом. Силой, которую многие пытались погасить. И все провалились. Она была сильнее всех них, потому что просто отказывалась перестать цвести.

— Ты не понимаешь, — я повернулся к ней лицом, чтобы она видела. — Он во мне. — Я ударил кулаком себя в грудь. — Этот гнев. Эта ярость. Я постоянно держу их на цепи, но я все равно их чувствую. Это желание сорваться.

Элли не дрогнула. Она подошла еще ближе, обхватила мою сжатую руку своими тонкими пальцами и крепко удержала.

— Он не решает, кто ты. Только ты решаешь. Да, в тебе есть гнев, но ты направляешь его против несправедливости. Да, у тебя есть ярость, но ты никогда не позволяешь ей управлять собой. Ты превратил каждую боль в топливо. Ты — лучший отец. Лучший брат. Лучший мужчина. И я никогда не убегу от тебя, потому что ты — все, о чем я мечтала.

Элли

Я чувствовала, как сердце Трейса бьется под моими пальцами. Чувствовала его сбивчивое дыхание. Видела, как в темно-зеленых глазах пылает злость. Но я не отпускала его руку. Трейс никогда не сдавался и я тоже не собиралась. Потому что ему нужен кто-то, кто будет держаться за него, не даст ему сломаться. Кто-то, кто удержит его от того, чтобы он рассыпался на куски.

— Я никуда не уйду, — я сжала его кулак сильнее, прижав наши руки к его груди. Держала его вместе, когда ему казалось, что все рушится.

В глазах Трейса блеснули несдержанные слезы.

— Я не могу позволить ему причинить тебе боль.

Я думала, что мое сердце уже надломилось, когда Кай рассказал мне правду на веранде, но теперь оно разлетелось на осколки. Я должна была догадаться, что в основе всего — это. Его желание защитить меня.

Я сильнее сжала его ладонь.

— Он не причинит мне вреда. Потому что мы не позволим ему этого сделать.

— Что бы я ни делал — он всегда здесь. Всегда преследует меня, — выдохнул Трейс. — Я вижу ту ночь снова и снова. Он не просто заставил меня смотреть, как он хоронит мою мать. Он заставил меня копать могилу.

Слезы подступили к глазам, грозя пролиться.

— Я вонзал лопату в твердую землю снова и снова. Ладони в кровь, умоляя о пощаде. Но моему отцу было плевать.

Осколки моего сердца болезненно дернулись, и ярость пронеслась по венам.

— Трейс…

— Когда я пытался остановиться, он ударил меня так, что зубы рассекли внутреннюю сторону щеки. Кровь наполнила рот, стекала на землю, смешиваясь с ее…

По щекам побежали слезы. Я представляла того испуганного до ужаса мальчишку, пережившего такое. И знала, что нет слов, которые могли бы облегчить его боль. Все, что я могла — это держать его за руку, чтобы он знал: он больше не один в этих воспоминаниях. Что я рядом, с ним, и буду рядом, через все, что бы ни случилось.

Дыхание Трейса сбивалось, он цеплялся за воздух.

— Я продолжал копать, слишком напуганный, чтобы не слушаться. Руки и рот в крови. А потом он сказал мне опустить ее в яму. Стереть ее с лица земли, будто она никогда не жила.

Его горло дернулось, он с трудом сглотнул. Пальцы в моей ладони судорожно сжались.

— И я сделал это. До чертиков боялся, что будет, если ослушаюсь. И так стыдился, что не смог ему противостоять.

— Трейс, — прошептала я. — Тебе было двенадцать. Ты был ребенком. А он — чудовище. Манипулятор. Ты делал то, что было нужно, чтобы выжить.

Его зеленые глаза потемнели почти до черного.

— Я столкнул ее в могилу, которую выкопал. Засыпал землей, что нагребал сам. И когда заплакал — он бил меня. Бил, пока я не перестал издавать хоть какие-то звуки.

Слезы текли по моим щекам. Я бы отдала все, чтобы забрать его боль. И у мальчишки, каким он был тогда, и у мужчины, который стоял передо мной сейчас.

— А потом он предупредил меня, — прохрипел Трейс. — Сказал, что это я ее похоронил. Что моя ДНК на маме и на месте захоронения. Если полиция узнает — в тюрьму сяду я. Не он.

Я не была уверена, что когда-либо ненавидела кого-то так, как ненавидела отца Трейса. Даже своего — после всего, что он сделал мне и другим. Нужно быть особенным исчадием ада, чтобы заставить ребенка пройти через такую пытку. И я молила, чтобы все это вернулось к нему сторицей, когда он окажется в самых глубинах ада.

— Но ты все равно рассказал директору, — хрипло сказала я.

— Я думал, что заслужил все, что меня ждет. Тюрьму. Смерть. Что угодно. Но я не мог оставить ее там. Без могилы. Без похорон. Не мог.

Я сильнее сжала его руку, как будто это была единственная ниточка, удерживающая меня на земле. Он был таким хорошим. Гораздо лучше, чем сам о себе думал.

— Ты уже тогда был борцом за справедливость.

— Я думал, что меня заберут. Вместо этого — отвезли к Колсонам. В место, о котором я не мог и мечтать.

— И часть тебя до сих пор считает, что ты этого не заслужил.

Это не был вопрос, но Трейс ответил одним разрушающим словом:

— Да.

Я глубоко вдохнула.

— Ты не понимаешь, Трейс. Ты — чудо для всех нас. Для каждого, кому ты позволил узнать тебя по-настоящему. Я слышала это от Кая сегодня. От Габриэля — десятки раз. И вижу это каждый день, когда Кили сияет рядом с тобой.

— Элли… — выдохнул он.

— Нет, теперь ты меня послушай. Всю жизнь я что-то искала. Искала место, где буду в безопасности. Где буду своей. Всю жизнь гналась за убежищем и только ты смог мне его дать.

Он судорожно выдохнул и покачал головой:

— Ты сама его себе дала.

— Может, и так. — Я подняла свободную руку и коснулась его небритой щеки. — Но нашла я его в твоих руках. Потому что ты сделал меня достаточно смелой, чтобы быть собой. Не забирай это у меня.

В глазах Трейса снова блеснули слезы.

— Элли…

— Я люблю тебя, — прошептала я в тишину между нами. Эти тихие слова прозвучали громче любого крика.

Трейс дернулся, будто его ударили, но не отпустил моей руки.

— Не должна.

— Поздно. Люблю. И тебе придется с этим смириться.

Он уставился на меня.

— Командирша.

— Черт возьми, да.

— Я тоже тебя люблю.

— Знаю.

Один угол его губ приподнялся.

— Немного украла мою громкую реплику.

— С этим тоже справишься. — Я поднялась на носки и коснулась его губ. — Я. Люблю. Тебя.

Трейс чуть отстранился и провел рукой по моей челюсти.

— Ты показала мне, каким может быть любовь.

Глаза защипало.