Линк выругался себе под нос:

— Нет, не надо было. Ты должна говорить то, что думаешь. Что чувствуешь. И пусть катятся к черту, если им это не нравится.

Я удивленно распахнула глаза и отстранилась от брата, усаживаясь рядом с ним.

— Это было плохое слово.

Он усмехнулся, но грустно:

— Зато честное.

Я закачала ногами, утыкалась носками в пол, туда-сюда, туда-сюда, обдумывая его слова.

— Я иногда их ненавижу.

Это было самое ужасное — ненависть. Даже к отцу, который был таким злым. Но еще хуже — чувствовать это к маме. Я так хотела, чтобы она остановила все это. Забрала нас отсюда. Увезла туда, где будет светло, тепло, свободно дышать.

— Я знаю, — тихо сказал Линк. Он взял меня за руку, крепко сжал.

— А давай пообещаем друг другу? — прошептал он.

— Что?

— Что мы никогда не будем такими, как они.

Я втянула воздух, будто впитывая этот обет в самую душу.

— Мы никогда не будем такими. Злыми… или…

— Теми, кто не борется. Не защищает себя, не стоит за правду, — сказал Линк, и в его глазах вспыхнул золотистый свет под лучами уходящего солнца.

— Я хочу быть сильной. Как ты, КонКон, — прошептала я.

Линк посмотрел на меня так мягко, как только он умел:

— Ты уже сильная.

В ушах звенело так сильно, что я зажмурилась в темноте спальни. Когда наконец смогла открыть глаза, на миг показалось, что мне это просто приснилось. Но потом раздался стук в дверь, а за ним — приглушенные голоса.

Я села в кровати, сдернула с себя глупое покрывало цвета бледно-розового зефира и сунула ноги в тапочки. Подкралась к двери, будто за мной могла следить невидимая тень, готовая нажаловаться папе, что я не в постели. Голоса становились громче, и мурашки побежали по спине, когда мои пальцы сомкнулись на стеклянной дверной ручке.

Я замерла, прислушиваясь, пытаясь разобрать слова. Но все было слишком неразборчиво. Несколько секунд я стояла так, сердце громко колотилось в груди — даже от одной мысли о том, что я собираюсь сделать. Я закрыла глаза, набираясь храбрости, и мысленно повторила себе обещание, которое дала Линку днем. Очень медленно повернула ручку и выскользнула в коридор — как раз в тот момент, когда открылась дверь в комнату Линка.

Он сразу заметил меня и беззвучно сказал:

— Возвращайся в постель.

Я покачала головой и упрямо вздернула подбородок. Я училась быть сильной, как он.

Он раздраженно выдохнул, потом протянул мне руку. Мы осторожно двинулись вперед, оба зная, что если наступим не туда, пол может выдать нас скрипом. Мы старались держаться ковровых дорожек, разбросанных по деревянному полу.

Когда подошли ближе к прихожей, я начала различать отдельные слова: север штата Нью-Йорк. Мост. Место преступления.

Тошнота подступила к горлу, все тело налилось свинцовой тяжестью. Я пыталась подавить тошноту, но на секунду отвлеклась и наступила неудачно. Пол жалобно скрипнул. Голоса тут же стихли.

Отец вышел из-за угла.

— Почему вы не в постели?

— Я… я услышала голоса, — пробормотала я.

— Вы, вообще-то, не особо шептались, — вставил Линк.

Отец провел рукой по волосам, взъерошив их — что было на него не похоже. Челюсть сжалась, и тот самый знакомый нерв снова заиграл на щеке.

— Неважно, — сказал он. Его взгляд скользнул с Линка на меня и обратно, в нем проступил холод, который пронизывал до костей. — Произошла авария. Ваша мать погибла.

Несколько месяцев спустя

Я жевала кусочек свиной вырезки, на которую наш шеф-повар, вероятно, угробил не один час, и старалась не думать о том, каким милым существом она когда-то была. В тот единственный раз, когда я сказала папе, что хочу перестать есть мясо, он был, мягко говоря, не в восторге.

— Не хочешь есть как нормальный человек — в этом доме получишь только хлеб и воду.

Я продержалась три дня. Когда попросилась снова есть с ним, он подавал мне на протяжении недели только самые кровавые куски мяса и сидел рядом, пока я не съедала все до последнего.

Но такие вечера, как сегодняшний, были проще. Он сосредоточенно разглядывал бумаги во время еды, а я смотрела на мерцающие огни города и освещенные дорожки в парке. В голове у меня рождались истории о маленькой девочке, которая однажды узнает, что на самом деле она — фея-принцесса, и к ней приходит королевский двор, чтобы спасти ее от злого человека, который украл ее.

Истории у меня начали получаться неплохо. Они были всем, что у меня оставалось. Папа больше не разрешал мне играть с Кейт, Линк сказал ему катиться к черту и поступил в Стэнфорд, а не в Гарвард, как хотел папа. А мама... Ее больше не было.

Жжение подступило к глазам. Я скучала по ней. Скучала по той крошечной надежде, что она увезет нас с Линком отсюда. Куда-нибудь, где мы будем свободны. Пусть этого и не случилось, но хотя бы была надежда. Теперь не осталось даже ее.

— Элеанор, — папин голос хлестнул, как кнут.

Я мгновенно выпрямилась, в панике прокручивая в голове, что я сделала не так.

— Что это значит? — бросил он. В руке у него дрожал лист бумаги, и я никак не могла разобрать, что там написано.

— Ч-что ты имеешь в виду?

— Вот это. — Он швырнул лист на стол, и посуда звякнула.

Папа редко позволял себе проявлять гнев, так что я поняла: влипла по-крупному. Что бы я там ни сделала.

— Я дал тебе два варианта. Флейта или скрипка. Юная леди не играет на саксофоне.

Кровь отхлынула от моего лица. В нашей школе на Верхнем Вест-Сайде, где учились только девочки, с третьего класса начиналась музыкальная программа. Мы все должны были выбрать инструмент. Все, кроме меня, как оказалось. Но в последний момент я решилась — я же сильная, как Линк — и выбрала саксофон. Он казался крутым.

Я думала, он не узнает. Все равно же не ходит ни на какие мероприятия, кроме встреч с учителями. Он вечно разыгрывает карту занятого отца-одиночки. Я слышала это слишком много раз.

Но надо было догадаться. У него везде были глаза и уши. Наверняка он получал отчеты каждую неделю.

— Элеанор.

Этот тон. От него по спине тут же скатился холодный пот, а руки сжались в кулаки под столом.

— Я разочарован в тебе.

У меня пересохло во рту, а ноги затряслись.

— Похоже, ты не готова к тем привилегиям, что я тебе предоставляю.

У меня в животе все сжалось. Что еще он отнимет? Что еще осталось?

И тогда он сказал это.

— Пока не докажешь, что достойна этих привилегий, никаких звонков Линкольну по пятницам.

— Папа, нет! Пожалуйста! — Слезы хлынули сами, неудержимые, горячие и злые. Не важно, что Линк работал на двух работах, чтобы платить за съемную крохотную квартиру, и брал дополнительные занятия, чтобы выпуститься раньше. Он всегда находил время для наших разговоров.

Холод в папином взгляде заставил меня замолчать.

— Он и так оказывает на тебя плохое влияние. Слишком эмоциональный. Слишком своевольный. Я не потерплю этого.

А ведь все самое лучшее во мне — это то, что Линк помог во мне вырастить. Он был мне не просто братом. Он был мне отцом.

Теперь мне оставалось только спрятать эти части себя. Запереть их глубоко внутри и ждать момента, когда снова будет безопасно вынуть их наружу.

— Прости, — прошептала я. — Я постараюсь. Только... пожалуйста, не отнимай и его.

Папа улыбнулся. Так же, как после особенно жестокой победы на корте или удачной сделки. Потому что он знал: победил.

— Рад это слышать, Элеанор. А теперь скажи мне. Флейта или скрипка?

Я смотрела на свою тарелку, где остывал недоеденный ужин, зная, что придется доесть — иначе будет еще хуже.

— Как вы скажете.

Улыбка отца стала еще шире.

— Мне всегда нравилась флейта. Скрипка может звучать чересчур резко, не находишь?

Какая-то часть меня понимала, что я ответила. Сыграла ту роль, которую он от меня хотел. А все остальное… я спрятала. Так глубоко, что теперь даже сама не могла его достать.