— Выглядишь паршиво.

— Спасибо, блин, — буркнул я.

Габриэль рассмеялся.

— Хочешь, чтобы я тебе врал?

Я провел ладонью по лицу.

— Иногда было бы неплохо.

— Тогда тебе нужен другой лучший друг.

— Нам что, по пять лет?

Габриэль только ухмыльнулся:

— Могу сплести тебе браслет дружбы.

Перед глазами тут же всплыло, как Элли подарила Кили один из своих браслетов. Как легко она сняла его с запястья, чтобы моя дочь почувствовала себя принятой и важной.

— Что? — надавил Габриэль.

Черт. Нужно держать себя в руках. Со всеми, но особенно с Лолли и Габриэлем. Лолли — потому что она везде видит намеки на секс, а Габриэль — потому что он поднялся по службе в полиции не просто так, несмотря на то, что любит шутить. Он прекрасно читает людей и замечает каждую мелочь.

Я покачал головой и откинулся на спинку кресла:

— Ничего. Слышал что-то о машине, из которой в Элли кинули яйцо?

Улыбка вернулась на его лицо, еще шире, чем была.

— Ты прям лично к этому делу прикипел, да?

Я метнул взгляд на друга, с которым знаком полжизни:

— Она моя соседка. И скоро станет семьей.

— Не знаю, Т. Мне тут шепнули, что она слишком часто носит твои футболки, чтобы считаться семьей.

В памяти всплыл образ Элли в моей футболке департамента шерифа округа Мерсер, с голыми ногами и мокрыми волосами. Все вокруг могло бы гореть, но я видел бы только ее.

— Эта женщина — ходячая катастрофа, — процедил я.

Габриэль усмехнулся, играя бровями:

— А по-моему, такая тебе даже на пользу пошла бы. Заставила бы немного пожить. К тому же на нее приятно смотреть. И пахнет она вкусно.

Я стиснул зубы. Я и сам знал, как она пахнет — бергамотом и розой. Запахи, которые я вроде бы и не должен был различать, но они крутились в голове, пока я наконец не понял, что это.

— Ладно, ладно, — поднял он руки. — Может, ты и правда не заинтересован. Придется тогда мне самому пригласить ее на свидание. В Рор, на экскурсию по городу. Или на пикник. Настоящий романтик устрою.

Все мое тело напряглось, в ушах зашумела кровь. Картины с Элли в голове — дело привычное, но в этот раз она была на клетчатом пледе с моим лучшим другом, смеялась и смотрела ему в глаза.

Громкий смех вырвал меня из этой картинки — Габриэль, откинув голову, буквально захохотал:

— Господи, Трейс. Ты пропал.

Я вцепился пальцами в подлокотники кресла:

— Понятия не имею, о чем ты.

Габриэль смахнул слезу со щеки:

— Да ты на меня так смотрел, будто готов переломить пополам.

— Пожалуй, мне стоит пересмотреть свой вкус в друзьях, — буркнул я.

— Не, тут у тебя вкус безупречный. И не переживай, я не буду подкатывать к твоей девушке. Даже если ты сам упрямо тормозишь.

Твоя девушка.

Почему мне так понравилось, как это прозвучало?

Я откашлялся:

— Давай просто сосредоточимся на деле, ладно? Не будем подбрасывать дров в сплетни Спаурроу-Фолс. А то, судя по всему, тут уже в курсе, сколько моих футболок у Элли.

Габриэль едва сдержал улыбку:

— Как скажешь, босс.

— Заткнись, — пробурчал я.

Он снова рассмеялся:

— По ориентировке — тишина, но думаю, можно пробежаться по информаторам. Узнать, не знают ли кого, кто мог бы ездить на такой машине. Цвет все-таки запоминающийся.

— Хорошая идея. Я и сам сделаю обход по городу. — Я ненавидел мысль, что Элли придется постоянно оглядываться через плечо, боясь, что эти ублюдки вернутся. Она и так пережила слишком много. Она заслуживает спокойствия.

Габриэль поднялся и направился к двери:

— Кстати, тебе стоит заглянуть в The Mix Up.

— Зачем? — крикнул я ему вслед.

— Слыхал, твоя девушка устроилась туда на работу.

— Она не моя девушка, — рявкнул я.

Но все же задумался — что ее на это сподвигло? Готовить-то Элли точно не умела. Может, просто нужны были деньги. Я понятия не имел, чем она занималась в Нью-Йорке. А это уже говорило о том, как мало я о ней знаю. Но Линка я знал достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: он бы помог ей столько, сколько понадобилось бы.

Отодвинув кресло, я поднялся, сунул телефон в карман и вышел из кабинета. Встретил привычный гул дежурной части — кто-то звонил, кто-то обрабатывал наводки. Единственным, кто ничем не занимался, был Уилл. Я пытался не раздражаться, но безуспешно.

Его желание потеснить Бет в борьбе за повышение только усиливало это раздражение. Он вел себя так, будто уже само его присутствие — подарок для участка. Заметив, что я вышел, он поднялся:

— Нужна подмога, шериф?

— А ты не должен искать ту машину, как я просил?

Его губы дернулись, но он сдержался:

— Я накинул пару удочек. Жду ответа.

Вот уж поспорю.

— Тогда начни патруль. Все равно через полчаса заступаешь на дежурство по трафику.

В его глазах мелькнула злость:

— Как скажете.

Повышения он никогда не получит. А без серьезного прозрения долго тут не задержится. У нас в участке ценят тех, кто работает в команде, а это последнее, что можно сказать об Уилле. Он жаждал славы и адреналина. Но полицейская работа — это горы бумаг и бесконечные наводки, пока наконец не попадется золотая жила.

Бет, держа телефон у уха и делая пометки, закатила глаза, когда я проходил мимо. Она умела держаться в мужском коллективе и ставить на место тех, кто перегибал.

Я отдал ей шутливое воинское приветствие, беззвучно произнеся: «Удачи». Она едва не рассмеялась.

Выйдя на улицу, я глубоко вдохнул горный воздух. В детстве, застряв в том проклятом доме в глуши, где воняло протухшей едой и еще чем-то, что я тогда даже не мог распознать, я ночами ускользал, чтобы просто дышать. Холодный горный воздух был моим единственным утешением. Единственным, что хоть как-то смывало то, в чем я жил.

Я снова вцепился в это ощущение и не отпускал. Оно было моей единственной опорой, когда мир летел к черту.

И тут одно-единственное предложение разбило все в пыль:

— Ну надо же… маленький предатель.

В голосе, который я не слышал двадцать четыре года — с тех пор, как его упекли за решетку, когда мне было двенадцать, — сочились ненависть и презрение. Мой родной отец должен был отсидеть восемь лет, но срок превратился в двадцать восемь после того, как через два года он убил заключенного и напал на охранника. Как он умудрился выйти досрочно — понятия не имею.

Я уставился на мужчину напротив. Он был чужим и самым знакомым человеком одновременно. Знакомым, потому что я наизусть знал каждое изменение его настроения, каждый сигнал к вспышке ярости. Я знал, когда он сорвется, еще до того, как это случалось.

Но теперь он казался меньше. В детстве он возвышался надо мной, как зловещая тень. А теперь ссутулился, кожа пожелтела от долгих лет без солнечного света, а злобный шрам под глазом выделялся еще резче.

— Что, предатель? Не обнимешь старика?

В ушах зашумела кровь.

— Чего ты хочешь?

Один угол его рта дернулся, делая шрам глубже.

— А что? Не могу зайти к сыну на его новом престижном месте? Немного семейного воссоединения?

Да он плевал на это «воссоединение». Джаспер пришел, чтобы угрожать. Запугать. Но я уже не был двенадцатилетним мальчишкой, над которым он имел полную власть.

— Офис по надзору за условно освобожденными — в соседнем городе. Думаю, тебе туда и надо отметиться, — сказал я ровно, хотя внутри бушевала буря.

Глаза Джаспера сузились.

— Советую тебе следить за тоном, мальчик. Похоже, тебе есть что терять. Миленькая дочурка. Горячая штучка, что живет по соседству. Было бы жаль, если бы с кем-то из них что-то случилось.

Я рванулся мгновенно. Если бы кто-то не схватил меня сзади, я, скорее всего, свернул бы отцу шею. В этом я не сомневался.

— Черт, Т., — прорычал Габриэль, изо всех сил удерживая меня. — Именно этого он и добивается.

Человек, которого я когда-то называл отцом, запрокинул голову и расхохотался.