Двойная цена. Это уже серьёзная заявка. Против такого аргумента может не устоять даже самая крепкая мужская дружба.

– И что ты, Коль? – спросил я, чувствуя, как во рту резко пересохло.

– Я⁈ – возмущённо рявкнул он, да так, что мне пришлось отвести трубку от уха. – Да я им так и сказал: вы что, ребята, с дуба рухнули? Или белены объелись? Я с Белославовым работаю! Он из моего поросёнка такое делает, что люди потом плачут от счастья! А вы что сделаете? В порошок свой магический его замешаете? Нет уж, дудки! Но ты пойми, Игорь, – его голос вдруг стал серьёзнее. – Это ведь всё из‑за тебя. Из‑за славы твоей. Раньше мы тут сидели на окраине, никому не нужные, продавали мясо за копейки перекупщикам. А теперь на нас как на золотой прииск смотрят. Это ведь только начало. Сегодня они ко мне приехали, а завтра приедут к Павлу, к другим мужикам. Начнут их обрабатывать, деньги в нос тыкать. Не все такие крепкие, как я. У кого‑то дети, кредиты… Так что давай решать, как нам дальше жить будем. Вместе решать.

Я молчал, глядя в окно. Настал тот самый момент, который отделяет маленькую уютную забегаловку от начала чего‑то большего. От настоящей империи. Моя слава, моё шоу на телевидении, моя победа над Фатимой – всё это сделало меня не только героем в глазах горожан. Оно, как огромный прожектор, высветило и всех, кто со мной работал. И теперь на моих честных, простых фермеров началась настоящая охота.

– Ты прав, Коля, – твёрдо сказал я, принимая решение. – Абсолютно прав. Ничего им не обещай. Скажи, что подумаешь. И вот что… Собираемся сегодня вечером. У меня в «Очаге». Часов в восемь. Будем разговаривать. По‑серьёзному.

– Вот это по‑нашему! По‑мужски! – обрадовался Коля. – Будем, Игорь! Вечером все как штык будем! Я сам всех обзвоню!

В телестудии царил привычный хаос. Люди с озабоченными лицами носились по коридорам, кто‑то тащил мотки проводов, кто‑то кричал в телефон. Но сегодня в этой суматохе чувствовалось что‑то новое. Какое‑то электрическое возбуждение, будто все выпили по три чашки крепкого кофе.

Когда я вошёл в тесную гримёрку, похожую на чулан, дверь за мной тут же распахнулась, и внутрь влетела Светлана Бодко. Её глаза горели азартом.

– Игорь, это бомба! – выпалила она вместо приветствия. – Просто фурор! После субботнего ужина и твоего трюка с разоблачением весь город стоит на ушах!

Она плюхнулась на стул напротив и подалась вперёд, понизив голос до заговорщицкого шёпота, будто сообщала военную тайну.

– Слушай сюда. Мы снимаем не один выпуск, как договаривались. Мы снимаем сразу три! Подряд! Директор сказал, что даёт нам лучшее эфирное время и полный карт‑бланш! Делай что хочешь, говори что хочешь! Ты понимаешь, что это значит?

Я молча кивнул, пытаясь переварить этот поток информации. А Светлана, казалось, только разогревалась.

– Но и это ещё не всё! – её глаза стали ещё больше, и в них заплясали черти. – Мне сегодня утром звонили. Из губернской столицы. С главного телеканала. Самого главного! Они видели наш выпуск в Сети. И… – она сделала драматическую паузу, наслаждаясь моментом, – … они хотят нас с тобой видеть там. Хотят наше шоу. В сетку вещания на всю губернию! Ты представляешь⁈

Она выдохнула и откинулась на спинку стула, глядя на меня с победным видом. Она ждала, что я подпрыгну от радости, начну кричать «ура» или потребую шампанского. А я просто сидел и смотрел на неё. И думал б утренних звонках.

Понеслось, – пронеслось у меня в голове. – Вот оно. Теперь я медийное лицо. И это одновременно и броня, и огромная мишень на спине. Броня – потому что теперь меня так просто не уберёшь, не подставишь, не закопаешь в лесу. Слишком много шума будет. А мишень – потому что каждый мой шаг, каждый мой промах будет виден всем. И врагам в том числе.

Слава – это палка о двух концах. И второй её конец сегодня утром больно ударил по моему самому слабому месту. По моим людям. Они стали мишенью только потому, что работают со мной.

– Это отличные новости, Света, – ровным голосом сказал я. – Прекрасные. Я готов. Когда начинаем?

Нужно было ковать железо, пока горячо. И на телевидении, и сегодня вечером, у меня в «Очаге». Потому что я прекрасно понимал: вся эта слава, все эти шоу и рейтинги не будут стоить и ломаного гроша, если я потеряю своих людей, которые поверили мне первыми, когда я был никем. Потеряю их – потеряю всё. И никакие эфиры в столице меня не спасут.

Стоило мне переступить порог, как беготня на секунду стихла. Люди, которые ещё неделю назад не замечали меня в упор, теперь сворачивали с пути, кивали, а некоторые даже пытались изобразить на лице что‑то похожее на улыбку. Слава – забавная штука.

– Игорь, привет! – ко мне подлетел оператор Саша, растрёпанный парень с вечно горящими глазами. – Мы тут всё выставили, как ты просил! Свет – огонь! Еда будет выглядеть так, что зрители телевизоры облизывать начнут!

– Отлично, Сань, – я по‑дружески хлопнул его по плечу. – Главное, чтобы я на фоне этой еды не смотрелся как помятый пельмень. Ночь была так себе.

– Да ты что! – из‑за гигантской камеры высунулась голова звукорежиссёра Миши. Его усы были настолько пышными, что сержант Петров мог бы ему только позавидовать. – Ты, парень, после субботы – герой! Моя жена вчера решила повторить твой «Вкус правды». Знаешь, чем кончилось? Сожгла новую кастрюлю, наорала на меня, что я не тот розмарин из аптеки принёс, и в слезах заказала пиццу. Так что давай, учи народ уму‑разуму, а то в Империи скоро демографический кризис из‑за твоих рецептов начнётся.

Ну да, ну да, слухи разносятся быстрее ветра. Особенно, если их подтолкнуть в правильном ключе. Что я, собственно, и сделал, благодаря нескольким прекрасным дамам из Попечительского Совета и их подругам, которых они пригласили на тот самый ужин по моей просьбе. Что ж… Фатима заслужила такую славу.

Я невольно рассмеялся. Атмосфера и правда была другой. Какой‑то… своей. Мы больше не были просто набором специалистов, собранных для проекта. Мы стали командой. Эти ребята видели, как я выкладываюсь, пробовали то, что я готовлю, и, кажется, поверили в мою идею. Это было чертовски приятно.

– Ну что, маэстро, готовы зажигать? – в павильон, словно небольшой ураган, влетела Светлана. Сегодня на ней был строгий брючный костюм, в котором она походила на генерала, отдающего приказ о наступлении. – У нас сегодня три выпуска по плану. Времени в обрез, так что…

Договорить она не успела. В дверях, тяжело дыша, нарисовалась полная ассистентка директора.

– Светлана… Игорь… господин Белославов, – сбиваясь, пролепетала она. – Василий Петрович к себе вызывает. Немедленно.

Светлана мгновенно подобралась. Её боевой настрой улетучился, сменившись тревогой. Вызов к директору за пять минут до съёмок – это как чёрная кошка, перебежавшая дорогу похоронной процессии. Ничего хорошего не жди.

– Пойдём, – коротко бросила она мне. – Послушаем, какой ещё гениальный план родился в этой светлой голове.

Кабинет директора студии, Василия Петровича Гороховца, был точной копией своего хозяина. Большой, безвкусный и отчаянно пытающийся казаться круче, чем он есть. В центре стоял стол. На нём – позолоченный орёл, который, видимо, должен был символизировать мощь, но выглядел как дешёвая цыганская побрякушка.

Сам Гороховец, грузный мужчина, на котором дорогой костюм висел мешком, сидел в кресле. Он медленно оторвал от бумаг свои маленькие, глубоко посаженные глазки и уставился на нас.

– А‑а‑а, вот и наши звёзды, – протянул он, изображая радушие. – Заходите, садитесь.

Мы сели.

– Ну что, творцы, готовы к новым свершениям? – Гороховец сцепил пухлые пальцы на огромном животе. – Сегодня, как и условились, пишем три выпуска. Для народа стараемся, так сказать. А вот что дальше…