В 1867 году американские достижения на Западе все еще сводились в основном к смелым разговорам. Соединенные Штаты скорее претендовали, чем контролировали большую часть земель к западу от реки Миссури. Большая часть Великих равнин, Большого Бассейна и Скалистых гор оставалась Индейской территорией — юридическая классификация не узаконенных земель. Однако завоевание уже началось. На Дальнем Западе только модоки, нез-персе и банноки окажут ожесточенное сопротивление американцам в 1870-х годах. На Великих равнинах, в Скалистых горах и на Юго-Западе сопротивление было гораздо шире, включая апачей, команчей, ютов, лакота, шайенов и арапахо, ни один из которых пока не потерпел решительного поражения. Американские граждане проникли во внутренние районы Запада, но их поселения оставались разломами на гораздо больших просторах индейской страны. По большому счету, на Восток и в Европу можно было выгодно переправлять только драгоценные металлы и пшеницу, которые доставлялись из Калифорнии по океану. Индейцы и неиндейцы к западу от Миссури жили в мире, который, хотя и был сильно затронут зарождающимся индустриальным порядком, все еще полагался на мускулы человека и животных, а также на древесину в качестве источника энергии, поддерживающей жизнь. В этом Запад напоминал северную Мексику, с которой он слился, создав общую пограничную территорию, которую ни США, ни Мексика не могли полностью контролировать, и западную Канаду, границы которой также существовали в основном на бумаге. Запад был гораздо больше похож на пампасы Аргентины и юга Чили, чем на восточную часть Соединенных Штатов. Все они претерпят аналогичные изменения в конце XIX века.[255]
Реконструкция этой огромной территории в копию Северо-Востока и Среднего Запада была еще более сложной из-за тех же ограниченных административных возможностей, которые мешали правительству на Юге. Армия, каким бы тупым инструментом она ни была, оставалась самым эффективным средством достижения целей правительства. На Западе, как и на Юге, присутствие армии было лучшим показателем шансов на успех Большой Реконструкции, но ни в одном из регионов не было достаточно солдат, чтобы контролировать события.[256]
Армия времен Гражданской войны была железным кулаком вооруженной демократии, но послевоенная регулярная армия численностью в тридцать тысяч человек оказалась одновременно наименее демократичным местом американской демократии за пределами тюрьмы и отражением усиливающегося классового раскола и растущего неравенства в стране. Афроамериканцы, иммигранты — в основном немцы и ирландцы — и бедняки составляли большую часть личного состава армии, и у них практически не было шансов попасть в офицерский корпус. Чтобы записаться в регулярную армию, не обязательно было быть отчаявшимся, но это помогало. Как заметил генерал Шерман, люди записывались в армию в «зимние и тяжелые времена» и дезертировали весной или во время кампании. Зарплата призывников могла быть спасением во времена депрессии, но в хорошие времена она была гораздо ниже зарплаты гражданского населения. В период с 1867 по 1891 год ежегодный уровень дезертирства составлял около 15%, а в 1871 и 1872 годах он достиг 33%. Военные трибуналы не остановили эту волну. Не без оснований рядовые солдаты считали военное правосудие оксюмороном. Однако армия, как ни парадоксально, стала инструментом последней инстанции для обеспечения демократии на Юге и распространения демократического управления силой за счет индейских народов на Западе.[257]
За исключением бывших рабов, армия была институтом северян и иммигрантов, отчасти потому, что именно в северных городах открывались призывные пункты. Набор в чернокожие подразделения проходил медленно. Несколько чернокожих ветеранов сразу же пополнили ряды армии; другие вернулись в армию, осознав ограниченность возможностей для чернокожих на Юге времен Реконструкции. После 1869 года чернокожие солдаты, служившие под началом белых офицеров, составляли около 10% регулярной армии, а чернокожая кавалерия — около 20% ее конных сил.[258]
Жесткая кастовая система разделяла офицеров и солдат. Солдаты были бедны, когда поступали на службу, и бедны, когда уходили, поэтому так много дезертиров воровали и затем продавали свое снаряжение. Офицеры были в буквальном смысле офицерами и джентльменами, и правительство платило им и предоставляло привилегии, которые позволяли им жить как джентльмены. Продвижение по службе происходило с ледниковой медлительностью, но дефляция повышала реальную стоимость офицерского жалованья, так что даже второй лейтенант получал зарплату, которая позволяла ему входить в 10 процентов американцев по уровню дохода. Офицеры много читали и писали: этнологию, естественную историю, геологию, поэзию и художественную литературу. Жены офицеров жили на постое, а офицерский корпус устраивал роскошные развлечения. Готовили еду слуги, часто солдаты. Как вспоминала Элизабет Кастер, жена Джорджа Армстронга Кастера: «Казалось, ничто так не раздражало моего мужа, как то, что я нахожусь на кухне». Шампанское, устрицы, мороженое и свежие овощи украшали офицерские столы. Хардтак, бобы и часто прогорклый бекон были обычной пищей солдат-срочников, которым, если они не пополняли свой паек собственными покупками, грозила опасность цинги. Солдаты получали мало военной подготовки и, как известно, были плохими стрелками. Они были рабочими в форме, строя форты, улучшая дороги и ремонтируя здания. Их собственные казармы были отвратительны, а если у них были семьи, то жилые помещения вокруг постов в 1890-х годах описывались генеральным хирургом как «убогие» и «позорные».[259]
И все же, несмотря на все свои недостатки, армия была сравнительно честной и эффективной. Она была вооруженной бюрократией, поэтому правительство в разное время нанимало или делегировало ее офицеров для управления индейскими резервациями, укомплектования штата Бюро свободных людей, охраны новых национальных парков, проведения геологических изысканий и обеспечения соблюдения земельных законов. В конце Гражданской войны у правительства не было альтернативных надежных бюрократических институтов.
I
Слабость существующих федеральных институтов на Западе, чрезмерная зависимость от армии в решении основных задач управления и вспышки насилия на Великих равнинах имели бы меньшее значение, если бы Конгресс не расширил амбиции правительства на Западе, приняв одни из самых значимых законов в американской истории. В течение нескольких лет во время Гражданской войны Конгресс изменил как методы, так и темпы американской экспансии. Законы о Тихоокеанской железной дороге (1862, 1864) и последовавшие за ними законы о предоставлении земли, Закон Моррилла (1862) и Закон о Хоумстеде (1862), соответственно, были направлены на создание базовой инфраструктуры на примерно двух третях территории страны, создание системы государственных университетов и предоставление бесплатных ферм всем — мужчинам или женщинам, гражданам или иммигрантам, имеющим право на гражданство, — кто готов работать на земле в течение пяти лет, чтобы получить право собственности. Хотя большинство элементов этих законов уже предлагались ранее, их объединение и успешное принятие стало революционным. Правительство отказалось от долговременных ограничений американской экспансии и субсидировало быстрое освоение оставшейся части континента американскими фермерами, шахтерами и бизнесменами.
Гранты на землю под железные дороги занимали центральное место в этой новой схеме. Сильно погрязнув в долгах и опасаясь потери Калифорнии и других западных территорий Конфедерацией, Конгресс попытался использовать землю для получения капитала для строительства железных дорог, которые, по их мнению, были необходимы для удержания Запада за Союзом. Это была дерзкая авантюра, попытка использовать в основном нераспаханные индейские земли для субсидирования железных дорог, которые ускорили бы покорение индейцев и одновременно подтолкнули бы американцев к освоению индейских земель. Это породило заключение договоров с индейцами и конфликты с ними, которые в противном случае можно было бы отложить.
