Тем не менее не все нормативные акты падали. Суды одобряли нормы, которые охватывали «внешние факторы», не зависящие от рынка. Они также поддерживали, часто весьма произвольно, некоторые ограничения на продолжительность рабочего дня, основанные на соображениях охраны здоровья и безопасности. В 1898 году в деле Холден против Харди Верховный суд подтвердил конституционность законодательства штата Юта, предписывающего восьмичасовой день для шахтеров, постановив, что штаты «имеют право изменять свои законы таким образом, чтобы они соответствовали желаниям граждан, которые они могут посчитать наилучшими для общественного благосостояния». Судьи оставили в силе множество законов, регулирующих права собственности, — от правил землепользования до противопожарных норм и строительных норм.[1984]

В целом решения либеральных судей способствовали заметному расширению государственной власти в 1890-х годах и в двадцатом веке. Суды делали это как при содействии Конгресса, так и без него. Если законодательные органы узаконивали свою власть, апеллируя к выборам и воле народа, то судьи апеллировали к Конституции, естественному праву, классической экономике, общему праву и тому, что, по мнению судей, являлось истинными интересами народа. Судьи и суды стали основными объектами государственного строительства, выполняя в Соединенных Штатах функции, которые в других странах выполняли бюрократии. Верховный суд отменял старые практики и четкие прецеденты. Критики утверждали, что судьи присваивают себе полномочия, принадлежащие другим ветвям власти. Вопреки существующим прецедентам, Верховный суд США в деле Поллок против Farmers’ Loan & Trust Co. (1895) признал неконституционным недавно принятый федеральный подоходный налог, поскольку он являлся прямым налогом, требующим невозможного распределения по штатам. Противники расценили это решение как посягательство судебной власти на полномочия Конгресса в области налогообложения, которыми его наделила Конституция. Судебный империализм и требования соблюдения процессуальных норм стали настолько крайними, что даже Кули взбунтовался.[1985]

Широкий спектр инструментов толкования, используемых судом, сделал некоторые важные решения настолько непрозрачными, что трудно было понять, как судьи пришли к своим выводам. Решение суда по делу «Санта-Клара против Саузерн Пасифик» (1886 г.) стало победой железных дорог, поскольку в нем была принята идея корпоративной индивидуальности. В деле Санта-Клара Верховный суд без обсуждения и споров постановил, что в отношении начисления налогов к корпорациям в Калифорнии применяется положение о равной защите. Однако в самом решении ничего не говорилось о статусе корпораций как лиц. Это было сделано в предисловии к решению, написанном судебным репортером, и в нем не было сформулировано, что может включать в себя статус личности.[1986]

В своем первоначальном решении окружного суда Филд утверждал, что дифференцированные налоги, установленные округами Калифорнии для Southern Pacific, были незаконными, поскольку нарушали права акционеров-физических лиц корпорации. Он не утверждал, что железные дороги могут избежать регулирования штата, которое отличается от регулирования, применяемого к другим лицам в штате; он также не говорил, что железные дороги, зафрахтованные в одном штате, имеют иммунитет от регулирования в другом.[1987]

В двадцатом веке статус корпоративной личности не представлял особых препятствий для реформ и регулирования. Верховный суд поддержал государственное регулирование корпораций, которые не имели никаких прав, кроме тех, что были закреплены в уставах, создающих их. Суд проводил различие между корпорациями как искусственными лицами и правами граждан, которые являются физическими лицами. Но постепенно, без четкого обоснования и аргументации, ограниченный характер решения расширялся и продолжал расширяться.[1988]

Суды смирили трудовой республиканизм и антимонополизм, но не смогли подавить оппозицию материальному процессу. В середине прошлого века Оливер Уэнделл Холмс-младший, сын врача, поэта и интеллектуала из Новой Англии, который когда-то был соседом Уильяма Дина Хоуэллса, был судьей Верховного судебного суда Массачусетса. Он начал сомневаться в предпосылках не только судебного либерализма, но и теорий естественных прав и абсолютных прав собственности. Он стал рассматривать право как социальную конструкцию. «Жизнь закона», — заявил Холмс, — «не логика, а опыт». Под опытом Холмс подразумевал не обычаи, закрепленные в общем праве, а историю. В своем несогласии в 1896 году он утверждал, что «самое поверхностное прочтение истории промышленности» показывает, «что свободная конкуренция означает комбинацию, а организация мира, происходящая сейчас так быстро, означает постоянно растущую мощь и масштабы комбинации. Мне кажется бесполезным противостоять этой тенденции. Независимо от того, благоприятна ли она в целом, как я считаю, или пагубна, она неизбежна». Став ведущим критиком либеральной судебной системы, Холмс вряд ли стал поддерживать труд. Он также мог постановить, что незаконный сговор имел место, даже если вовлеченные в него люди сотрудничали для совершения действия, которое само по себе не было незаконным. Ирония судебного империализма конца XIX века заключалась в том, что он создавал инструменты, прецеденты и процессы, которые впоследствии могли быть использованы в совершенно иных целях.[1989]

Либеральное закрепление классической экономики в законодательстве произошло как раз в тот момент, когда подрастающее поколение экономистов разрушало старые доктрины. Интеллектуальная битва между старыми либералами и поколением ученых, вышедших из немецких аспирантур, продолжалась с 1880-х годов. К 1890-м годам либералы и классические экономисты проиграли интеллектуальную битву, хотя их идеи по-прежнему господствовали на судебных заседаниях. Судьи апеллировали к экономической теории, которую большинство экономистов уже считали устаревшей и заброшенной. Уильям Грэм Самнер отступил в социологию. Суды открыли ворота судебной крепости, заманили политически побежденных внутрь и оградили их набором устаревших, дискредитированных и отвергнутых убеждений, которые теперь опирались в основном на судебный авторитет.[1990]

Президентская кампания 1896 года стала последней в XIX веке, последней, в которой ведущим претендентом на номинацию был ветеран Гражданской войны, и первой с 1876 года, которая проходила в разгар экономической депрессии. Уильям Маккинли, претендент на республиканскую номинацию, служил в Двадцать третьем Огайском полку под командованием подполковника Резерфорда Б. Хейса. Глубокое наследие войны еще оставалось, но вопросы 1866 года — расовое равенство, защита прав чернокожих на Юге и политика в отношении индейцев — уходили с национальной сцены, хотя ни в коем случае не исчезли полностью.[1991]

Однако люди, которые доминировали на этой сцене, исчезали. В начале 1890-х годов поколение, которое либо приняло свободный труд, либо ухватилось за его удивительные, хотя и неуловимые возможности, стало уходить на второй план — кто-то умер, кто-то был измотан и обескуражен, кто-то просто перестал быть актуальным. В 1892 году Джей Гулд был очень богат, очень болен и очень ненавидим. Он был лицом американского финансового капитализма и одним из нескольких лиц, которые американцы надели на монополию.

Последние годы жизни Гулда были отмечены поражениями и пирровыми победами. Победив Чарльза Фрэнсиса Адамса в борьбе за контроль над Union Pacific Railroad, он обнаружил, что плоды его победы гниют в его руках. Попытка Гулда вместе с Дж. П. Морганом организовать еще один картель западных магистралей, чтобы управлять тарифами и конкуренцией, провалилась. Он сохранил контроль над прибыльной нью-йоркской «Эль», Манхэттенской железной дорогой, но не смог получить разрешение на добавление третьего пути, который разрушил бы Бэттери-парк, развалил Бродвей и, по словам «Пулитцеровского мира», «закрыл бы доступ воздуха и солнечного света тысячам жителей центра города».[1992]