Немцы составляли самую многочисленную группу иммигрантов, прибывавших в Соединенные Штаты на протяжении большей части XIX века, но те, кто приехал после Гражданской войны, были не из тех же районов Германии и не принадлежали к тем же социальным классам, что и ранее прибывшие. К концу 1870-х годов немецкие мигранты были более бедными крестьянами, их безземельными детьми и сельскохозяйственными рабочими из северо-восточной Германии, а не мелкими землевладельцами из юго-западной Германии, которые приехали до войны. Ирландская иммиграция после 1870-х годов все чаще происходила с юга и запада Ирландии. Они были в большей степени католиками, менее англизированными, чаще говорили на ирландском языке и были беднее, с меньшими навыками и меньшим капиталом, чем предыдущие иммигранты. Кроме того, они были в подавляющем большинстве молодыми, одинокими и, как никогда ранее, женщинами.[982]

В каком-то смысле иммиграция была заразной, поражая многих в одном месте, но мало кого в другом. Некоторые были невосприимчивы. У большинства богатых не было стимула уезжать, а у очень бедных не было средств для этого. Те, у кого возможности уменьшались и кто был достаточно образован, чтобы быть грамотным, были одними из самых вероятных эмигрантов. Они, как и Джайлс, могли читать иммиграционные брошюры, распространяемые американскими подрядчиками, штатами, железными дорогами и земельными компаниями, и американские письма родственникам и соседям, в которых описывались возможности и условия, а также обещалась или предоставлялась помощь. По мере роста иммиграции в конце века беспокойство по поводу сокращения числа призывников для европейских армий, потери дешевой рабочей силы и опасения по поводу жестокого обращения с эмигрантами привели к нападениям, в основном антисемитским, на иммиграционных агентов в Восточной Европе и их преследованию.[983]

Американцы, как тогда, так и сейчас, склонны считать наиболее нетипичные миграции XIX века — те, что были вызваны голодом в Ирландии перед Гражданской войной, неудачными революциями 1848 года и русскими погромами, начавшимися в 1881 году после убийства царя Александра II, — показательными. Большинство иммигрантов не спасались от преследований или голода; они сами решили приехать, хотя их выбор был обусловлен обстоятельствами. Они хотели лучшей жизни и покидали регионы, где надежды на нее было мало. Их приезд отслеживал (хотя расчеты не точны) подъем и спад американской экономики. В XIX веке не существовало прямых показателей ВВП, поэтому расчеты валового национального продукта (ВНП) были более надежными. Экономика выросла с ВНП, рассчитанного в долларах 1860 года, в размере 1,1 миллиарда долларов в 1869 году до 13,7 миллиарда долларов в 1896 году, но рост был неравномерным. Общие закономерности ясны, но ежегодные колебания менее надежны.[984]

Ежегодные данные об иммиграции более точны, но и они имеют свои ограничения. Списки пассажиров в крупных портах, таких как Нью-Йорк и Сан-Франциско, довольно надежны, но они пропускают тех иммигрантов, которые просто пересекли канадскую и мексиканскую границы, которые в 1880 году были неохраняемыми на протяжении тысяч миль. Кроме того, до 1908 года чиновники не считали и, соответственно, не вычитали из общего числа возвращающихся мигрантов. Это могли быть мигранты, приехавшие временно, только на заработки, или те, кого постигло несчастье или неудача, а могли быть и успешные, которые возвращались домой, чтобы вложить деньги в ферму или бизнес. В любом случае, их будущее было не в Соединенных Штатах. В начале XX века их число было значительным: во многих группах они составляли треть и более мигрантов, что соответствовало возвращению из других стран Западного полушария. Трудовые миграции на большие расстояния и наличие пароходов позволяли перемещать людей как в Европу и Азию, так и в Северную Америку. Многие иммигранты не считали свой переезд постоянным.[985]

Статистические данные по экономике и миграции демонстрируют одну и ту же картину: спад во время кризиса 1870-х годов, бум в конце 1870-х и начале 1880-х годов, а затем спад в середине 1880-х и начале 1890-х годов. В 1873 году в Соединенные Штаты въехало 402 000 иммигрантов, но с наступлением депрессии их число резко сократилось, достигнув 71 000 в 1877 году. К 1880 году иммиграция восстановилась, и в страну въехало около 424 000 иностранцев, в подавляющем большинстве из Европы.[986]

Корреляция между экономическими циклами и иммиграцией, хотя и вполне реальная, также может вводить в заблуждение, заставляя иммиграцию казаться просто функцией рынка труда, в то время как рынок труда, как и экономика в целом, не был независим от правовых и политических структур. Свободный труд и свобода контракта оставались скорее культурными идеалами, чем реальными описаниями условий труда, с которыми сталкивались иммигранты. Наиболее очевидным признаком этого было малое количество иммигрантов на Юге и споры о контрактном и подневольном труде, разгоревшиеся по всей стране в 1870-х и 1880-х годах.

Внутренние барьеры на пути миграции были более существенными, чем национальные границы. Как и во многих других вещах, Юг стоял особняком. Его жители перемещались, но в основном в пределах своих границ. В регион проникало сравнительно мало чужаков. Границы старой Конфедерации можно было бы сравнить с плотиной, настолько эффективно они отгораживали иммигрантов и удерживали южан в пределах Дикси. В период с 1860 по 1900 год процент иностранцев, родившихся на Юге, фактически снизился. К 1910 году только 2 процента населения Юга родились за пределами Соединенных Штатов, по сравнению с 14,7 процентами по стране в целом.[987]

Иммигранты избегали Юга из-за низкой заработной платы, издольщины, аренды и повсеместной бедности, которую они порождали. Хотя национальный рынок труда развивался, в конце XIX века он формировался лишь постепенно и не распространялся на Юг, где заработная плата, особенно неквалифицированных рабочих, значительно отставала от Среднего Запада, Северо-Востока и Запада. Низкие зарплаты сохранялись, несмотря на рост экономики Юга. Производство хлопка росло и снова росло, даже когда цены падали. В 1880-х годах быстро росли табачная, лесозаготовительная, текстильная и даже металлургическая отрасли. Темпы экономического роста Юга были достойными, равными или превышающими темпы роста Севера, но во многом это объяснялось тем, что они начались с катастрофически низкой базы.[988]

К середине 1880-х годов активисты, самым известным из которых был Генри Грейди из Атланты, провозгласили «Новый Юг», регион, который разделял динамичный капитализм Севера, но их утверждения были в лучшем случае преувеличены, а в худшем — ложны. Югу не хватало изобретательных механиков и машинистов, которых так много на Севере, а отказ от инвестиций в образование ставил южных рабочих в невыгодное положение. Такие отрасли, как железоделательная, лесозаготовительная и текстильная, в которых на Севере использовался труд иммигрантов, на Юге зависели от местных низкооплачиваемых рабочих, черных и белых. Большинство из них были низкотехнологичными и производили дешевую продукцию, в то время как Север претендовал на самые прибыльные рынки. Промышленность Юга была менее капитализирована и имела меньшую добавленную стоимость на одного работника, чем аналогичные отрасли за пределами Юга.[989]