Развитие уличных железных дорог в Бостоне позволило ремесленникам, владельцам небольших магазинов, а также наиболее высокооплачиваемым клеркам и продавцам перебраться в пригороды, которые становились все плотнее и плотнее за счет меньших участков и более дешевых зданий. Мелкие застройщики, строящие по несколько домов за раз, а также индивидуальные покупатели участков обеспечивали доступное жилье. Как правило, это не предполагало перехода в категорию домовладельцев. В ближних пригородах Бостона большинство людей снимали жилье; только 25 процентов владели собственными домами.[1192]

Как только этот процесс начался, элитные пригороды Бостона, в отличие от Гайд-парка, пали перед захватчиками. В 1880–1890-х годах обеспеченные слои населения постепенно отступали за пределы города, по мере того как ремесленники со сравнительно высокими зарплатами и растущее число белых воротничков перебирались за город. Население Роксбери, Дорчестера и Западного Роксбери в 1880-х годах переживало бум. В 1870-х годах Люси Стоун, глава Американской ассоциации женщин-суфражисток, ее дочь Элис и муж Генри Блэквелл жили на Поупс-Хилл в Дорчестере в семнадцатикомнатном доме со 160 деревьями, фруктовым садом, огородом и коровой. В дневниках Элис хорошо отражена жизнь в пригороде привилегированной и развитой девочки из высшего среднего класса. Этот мир исчезал даже тогда, когда она его записывала. Население Дорчестера, а также Роксбери и Уэст-Роксбери выросло с 60 000 до 227 000 человек в период с 1870 по 1900 год. То, что прирост населения этих трех бостонских пригородов примерно сравнялся с приростом населения Сан-Франциско, крупнейшего города Западного побережья, за тот же период, свидетельствует как об их собственном быстром росте, так и о застое в Калифорнии после прокладки трансконтинентальной железной дороги. По одной из оценок, в период с 1880 по 1890 год в Бостон переехало вдвое больше семей, чем проживало там в 1880 году. Население, однако, выросло незначительно, потому что почти столько же переехало из города, многие в пригороды.[1193]

Со временем ближние пригороды стали походить на города. Изначально их отличали небольшие удобства — уличные деревья, доступ к паркам и маленькие задние дворы. Но небольшие рядовые дома на скудных участках и пригородные трехэтажки в Роксбери казались неотличимыми от городских домов и доходных домов. Город втягивал новые пригороды обратно: Дорчестер, Роксбери и Западный Роксбери стали частью Бостона, так же как Гайд-парк и Пакингтаун были присоединены к Чикаго в конце 1880-х годов, а Квинс, большая часть Бронкса и Бруклин, уже ставший самостоятельным крупным городом, стали частью Нью-Йорка в конце 1890-х годов.[1194]

Поиск здоровья и комфорта также мог привести людей обратно в города, но это было более необычно. В начале 1880-х годов семья Хауэллов вернулась в Бостон, к чему их подтолкнула загадочная болезнь Уинни и слабое здоровье самого Хауэлла. Они хотели иметь более легкий доступ к врачам. К 1884 году Хоуэллс, как и его герой в «Восхождении Сайласа Лэпхэма», жил «на водной стороне Бикона», образовавшейся в результате засыпки Бэк-Бэй землей с Бикон-Хилла. Он удивлялся тому, что живет в месте, ставшем прибежищем обеспеченных людей в Бостоне. Наблюдая за закатами над Бэк-Бэй, он шутил, что солнце «заходит за Кембридж с таким же явным интересом, как если бы он был выпускником Гарварда». Это создание новой земли из старой представляло собой своего рода экологические изменения, особенно распространенные в городах Западного побережья, таких как Сан-Франциско и Сиэтл.[1195]

Разрастание городов, рост пригородов и развитие новых районов, таких как Бэк-Бэй, хотя бы на время обеспечили больше свежего воздуха, пространства и солнечного света, но они также увеличили давление на экологические сети, обслуживающие город и пригороды. Когда Эллис Чесброу вернулся в Бостон, город был пропитан отходами его и его соседей, а реки, течения и приливы, которые должны были уносить сточные воды, вместо этого гнали их обратно на берег и выталкивали в трубы, на улицы и в подвалы.

Отчасти проблема заключалась в неправильном проектировании. В 1875 году врачи сообщали о канализационных трубах, которые заканчивались у каменных стен. В других случаях канализационные газы выходили на улицы. И, как в Чикаго, многие дома вообще не подключались к канализационной системе. Один из медицинских журналов сообщил: «Почва, на которой стоит большая часть города, довольно сильно пропитана сточными водами, которые медленно сочатся, образуя почти полный круг вокруг нас». Врачи, приписывающие болезни миазмам от «разлагающейся материи», утверждали, что улучшение канализации необходимо для спасения города от «двадцати миллионов галлонов нечистот… ежедневно сбрасываемых в разных точках, полностью огибающих город и загрязняющих атмосферу на большей части его длины и ширины».[1196]

Решением Чесброу стал так называемый Главный дренаж — единая система, предназначенная для сбора всех городских отходов и отвода их на остров Мун, куда они будут попадать только во время отливов. Средство было все тем же — сбросить и разбавить, но сброс происходил бы дальше от города. Строительство Главного дренажа было завершено в 1884 году, но он стал лишь частью решения Чесброу. Он понимал, что расширение пригородов означает, что Бостон будет продолжать получать отходы соседей, даже если он успешно избавляется от своих собственных. Масштаб решения должен был быть муниципальным, выходящим за пределы Бостона. Однако ни Бостон, ни его соседи не были готовы пойти на это; не было у них и политического механизма для этого. Экологический кризис продолжал требовать расширения правительственных полномочий, и его нельзя было преодолеть, пока эти полномочия не расширились. Как и во многих других случаях, экологические улучшения, начатые в Позолоченный век, принесут плоды только в Прогрессивную эпоху.[1197]

Нью-Йорк, крупнейший город страны, показал, насколько сложными стали связи между людьми, другими видами, природными системами, окружающей средой, капиталом, собственностью и управлением. Каждая реакция на кризис, казалось, создавала целый ряд новых проблем.

Еще до Гражданской войны в Нью-Йорке были заложены зачатки чадвикской системы чистой воды для укрепления здоровья, борьбы с огнем и удаления отходов. В 1830-х годах избиратели одобрили строительство Кротонского акведука, который соединил реку Кротон и слился в Кротонское водохранилище на Пятой авеню, где сейчас стоит Нью-Йоркская публичная библиотека. Строительство системы было завершено в 1842 году.[1198]

Проведение подобных реформ изменило городскую экологию городов XIX века, где животные оставались повсеместно распространенными и жизненно необходимыми для функционирования города. Лошади тянули омнибусы, составлявшие основу городской транспортной сети, а также повозки. Дорогие рысистые лошади богачей мчались по дорогам на окраине города. Лошади жили и умирали на улицах. В 1880 году город вывез около десяти тысяч мертвых лошадей. Свиньи бродили по городу, подбирая мусор, экскременты и бытовые отходы, которые они превращали в мясо, потребляемое бедняками. Многие городские семьи держали корову или две для получения молока; другие объединялись в городские молочные заводы. Антибеллумские города существовали в рамках замкнутого экологического цикла, который Чедвик надеялся сохранить, превратив экскременты людей и животных в удобрение. В Нью-Йорке времен антебеллума навоз, а также человеческие экскременты — ночная земля — нашли готовый рынок на Лонг-Айленде, где фермеры использовали его для удобрения сена и овса, которые они перепродавали городским покупателям для кормления своих лошадей и других животных. Отходы как удобрение вытекали наружу, а продукты поступали внутрь.[1199]