Он придвинулся к Вале, взял ее за руку.

— Валя… ты ждала меня?

Девушка покраснела и мягко высвободила свою руку. Он озадаченно смотрел на ее смущенное лицо. «Кажется, рассердилась? Почему?..» Кто знает, может быть, она писала ему просто, как воину. Ведь мало ли хороших писем получали ребята на фронте от совершенно незнакомых девушек… Она много писала о Федоре и всегда хорошо отзывалась о нем. На ум пришли слова Насти Скрипки, которую он случайно встретил на станции. Настя, ехидно улыбаясь, туманно намекнула ему, что «на нынешних девушек надеяться нельзя». И сейчас Ванюшке казалось, что Настя намекала ему о Вале. Может, она не напрасно писала о Федоре?

Ванюшка посмотрел на Валю, склонившуюся над цветком. Он сорвал такой же цветок, какой был у Вали в руках. От цветка исходил горьковатый полынный запах.

— Не надо было обманывать меня в письмах, — жестко выговорил он и один за другим с сердцем оборвал розоватые, шелковые лепестки. В руках остался голый стебелек с мохнатой головкой.

Валя вздрогнула, выпрямилась. Лицо ее жарко вспыхнуло.

— Что ты сказал?

— Теперь ясно, почему ты так много расписывала о Федоре. А я-то дурак…

Валя в упор смотрела на его курчавую темнорусую голову. Почувствовав ее взгляд, Ваня поежился и повернулся к ней.

— Может быть, еще что-нибудь скажешь о Федоре? — холодно спросила она.

— Могу и еще. Кое-что мне добрые люди рассказали, — вызывающе ответил Ванюшка.

Валя вдруг встала, круто повернулась и, не оглядываясь, пошла к деревне.

Ванюшка не думал, что Валя уйдет, и растерялся. Что делать? Броситься за ней и извиниться?..

Подавленный и пристыженный Ванюшка шел по лугу и думал о Вале. Он убедился, что девушка избегает его. А его с каждым днем все сильнее и сильнее тянуло к Вале. Он часами ходил по улице около дома, где она жила, надеясь встретить ее, и не встречал.

Он нарвал большой букет цветов. Свежие, усеянные жемчужными капельками росы цветы поднимали в сердце теплое и хорошее чувство. Невольно любуясь ими, Ванюшка думал, что хорошо бы поднести такой букет Вале… Встретить ее, молча передать букет, прикоснуться к ее руке и… всё.

Прошло несколько дней. Ванюшка ходил без дела. Отец был недоволен сыном. В первые дни, вернувшись с работы, он подсаживался к нему, угощал махоркой своего изготовления, подробно расспрашивал о боевых делах. Он жадно слушал сына, одобрительно покачивал головой, любовался им и даже молодел, вспоминая далекие свои партизанские дни. Но потом все изменилось. Однажды отец пришел из мастерской хмурым и неразговорчивым. Матрена сразу заметила настроение мужа, но молчала, знала, что он недолго будет хранить причину расстройства. Пообедав, Сидорыч спросил:

— Где сынок?

— Куда-то пошел… — ответила Матрена и притихла. Сидорыч прилег на широкую скамейку, подложив под голову подушку с кровати.

— Не так я ждал сына… не таким, — с горечью сказал он и повернулся к стене лицом. Вопреки ожиданиям он не сказал жене, что сегодня Федор спросил, когда думает Ванюшка выходить на работу. Спросил просто так, но Сидорычу послышался в этом вопросе упрек. Кроме того, в деревне уже поговаривали о размолвке Ванюшки с Валей.

Ванюшка скучал. Куда деть себя? Сидеть дома, чувствовать на себе выжидательные взгляды матери было невыносимо. Бесцельно он пошел по деревне и неожиданно встретил Федора — того, кого он не хотел видеть.

— Куда путь держишь, Ванек? — дружески спросил Федор.

Механик назвал Ванюшку тем именем, которым обычно звал его до войны. Ванюшка, фальшивя, сказал, что никак не мог застать его. Федор кивнул головой.

— Ты бы хоть для начала пришел на полевой стан. Взял бы свой аккордеон и пришел… Молодежь по вечерам потанцовать да попеть хочет… Валя тоже часто бывает… — простодушно, как очень сильный аргумент, выговорил Федор. Он дружески обнял Ванюшку за плечи.

— Ты не таись, Ванек; ты мне скажи, почему у вас так… Ведь ты ее любишь?

Ванюшка подался вперед и, упершись локтями в колени, молчал. Федору стало жаль его, он вздохнул и предложил:

— Пойдем-ка, брат, ко мне… Посидим, поговорим по душам.

Ванюшка покорно встал и поплелся за Федором.

В комнате у Федора, с тех пор как Валя и Шура навели порядок, было прибрано, чисто и уютно. На кровати лежала большая подушка в чистой наволочке с кружевной прошвой — подарок Шуры. Федор стыдливо натянул на подушку одеяло.

— Удивляешься, что у меня такая подушка? Тут у нас история получилась. Когда я сюда ехал, честно сказать, думал отдыхать после фронта. Да не тут-то было. Пришлось поработать. Ну и на жилье свое, — Федор повел глазами по комнате, — перестал обращать внимание. А девчата, Валя Проценко и Шура Кошелева, забрали ключ, выскребли все и записку оставили. Вот она.

Федор достал из ящика стола аккуратно свернутую записку и подал Ванюшке. И пока тот читал, он стоял и смотрел на него, весело улыбаясь.

— Вот они у нас какие. Видал? Шура подушку из дому притащила. А я краснею. По подушке можно подумать, что я женат.

— Что же ты не женишься? — выговорил Ванюшка.

— Жениться? Женюсь. У меня, брат, такая невеста!

Федор молча налил чайник и, громыхая крышкой, поставил его на раскалившуюся плиту, под которой весело потрескивали дрова.

Федор подошел к окну и распахнул раму. Свежий воздух с запахами тайги ворвался в комнату. Вечерняя мгла окутывала сопки, размывая четкие силуэты деревьев на них. Над рекой плыл молочный туман. Оттуда доносилось мягкое тяпание топора.

Когда вскипел чайник, Федор зажег свет. В комнату тотчас же полетели ночные бабочки.

Молча выпили по стакану горячего чая.

— Что же ты ни о чем не расспрашиваешь, Федор?

— Что же расспрашивать. Если захочешь — расскажешь сам. Мы были друзьями…

— Были? — горько усмехнулся Степахин.

— Да. Посуди сам. Приехал с фронта, столько лет не виделись, который день дома, а ко мне не нашел времени зайти.

— Я и сам не знаю, в чем дело… Так получилось…

Ванюшка рассказал Федору все, что произошло на берегу, стараясь выставить себя в самом неприглядном свете. Федор слушал его внимательно. Под конец рассказа он разволновался, лег на кровать, закинув руки за голову.

— Я думал, она меня любит… — сказал Ванюшка, пригорюнившись.

— Любит, это точно.

— Любит! Я не понимаю такой любви… Ну, ошибся, обидел, может быть, ну так что же?!

— А ты ее любишь? — привстал Федор, глядя на Степахина. — Нет, по-честному: любишь ты Валю? Я бы на ее месте забыл и думать о тебе. А она страдает… Стоит ли? Я тебе по-приятельски скажу: дуб ты таежный, больше ничего!

Федор всердцах откинулся на подушку и снова заложил руки за голову. Помолчав, он повернулся к Ванюшке:

— Я тебе плохого не желаю. Но ты поступил с ней по-свински.

Ванюшка сидел за столом, положив голову на руки.

Федор, смягчившись, миролюбиво проговорил:

— Вот и получается, что сам кругом виноват, а виноватых искал… Пойдешь к Вале каяться — она тебе не скоро теперь поверит… А пойти надо!..

Ванюшка пришел домой заполночь. Дверь открыл ему Сидорыч. Приняв за пьяного, он отступил от сына.

— Эх, сынок, сынок, до чего ты нас доведешь. Меня, старика, не жалеешь, пожалел бы мать!

Тяжело ступая, Ванюшка прошел мимо отца и, не раздеваясь, повалился на приготовленную для него кровать.

До отъезда на фронт Ванюшка Степахин с Федором были хорошими товарищами по работе. Ванюшка знал, что Валя нравится Федору. И мысль о том, что Федор, быть может, ухаживает за ней, не покидала Ванюшку. После жесткого разговора с Федором, когда тот так яростно защищал Валю, Ванюшка окончательно убедился, что Валя далеко небезразлична Федору. И в этом отношении он был прав. Судьба Вали, конечно, интересовала Федора. Он уважал Валю за ее серьезность, за преданность фронтовику Степахину, за простой и добрый нрав. Размолвка ее с Ванюшкой сильно задела его. Он чувствовал себя оскорбленным, вероятно, не меньше, чем сама Валя. И не мог себе представить, как бы он, Федор, отважился на такой грубый поступок с Мариной… Но вместе с тем ему было жаль Ванюшку.