— Нет, почему же? — сказал Головенко. Слова не шли ему на ум в этот момент.
Луна все выше и выше забиралась на небосклон у сопки, на болоте резко вскрикнула цапля. Через дорогу бесшумно промелькнула тень какой-то птицы. В деревне тявкнула собачонка. Послышалась песня и замерла вдали.
— Обо мне нельзя хорошо думать. Я очень плохая. Я говорю правду… Я не могу устроиться в жизни… Мне все чего-то нехватает.
Головенко смотрел на ее казавшееся голубоватым в лучах луны лицо, стараясь понять ее мысли, ее переживания.
Клава продолжала:
— Я всем завидую — Марье, Сидорычу, Федору, вам — у всех заполнена жизнь. А у меня?.. Это не разочарование в жизни, нет, это совсем другое. Это я даже не знаю как назвать.
Вот, когда я училась, — были какие-то мечты. Я думала, что открою что-нибудь очень важное… Я ведь кончила фармацевтический техникум. А потом — все пошло не так. Вышла замуж, приехала с Янковским сюда и превратилась сама не знаю во что.
Она замолчала и концом возжей хлестнула лошадь. Та испуганно присела, дернула телегу и пустилась, вскачь.
Головенко отобрал у Янковской возжи и сдержал лошадь.
— Теперь я́ не хочу торопиться… — сказал он негромко. — Еще успеем… Клавдия Петровна, вы не обидитесь, если я вам наговорю… неприятностей. Не обидитесь?
— Нет, не обижусь…
— Ну, смотрите, чтобы нам не поссориться.
— Для вас это не страшно.
Клава с горечью усмехнулась.
Головенко, собираясь с мыслями, неторопливо свертывал папиросу.
— Вы кому-нибудь говорили об этом… — спросил он, закурив, — вот о том, о чем вы сейчас сказали?..
— Нет, никому… Да и кому какое до меня дело…
— Постойте, — перебил ее Головенко. — Как это «кому какое дело»? Вам тяжело именно потому, что вы так думаете. Вы завидуете всем, а кто вам мешает стать прочно на ноги, найти себе работу по душе?
— Но ведь не могу же я быть трактористом, — перебила его Клава.
— А почему? Если захотите — станете и трактористом.
— А если я не хочу?
— Но чего-нибудь вы да хотите?
— Меня интересует фармакология, химия. А где здесь, в деревне, я найду себе работу по специальности. Профессия моя городская…
— Что же, переезжайте в город, — безразличным тоном сказал Головенко, чувствуя при этом, как тоскливо сжалось сердце.
— Вы советуете? — живо обернулась к нему Клава.
— Нет, не советую. Не советую потому, что ваша специальность нужна и в деревне, скоро нужна она будет и в Красном Куте, — не сразу ответил Головенко.
Клава засмеялась.
— Спасибо за приятное обещание… Когда же это «скоро»?
Головенко помолчал.
— Я вам ничего не обещаю и не буду обещать. Сегодня я не могу сказать, что мы в Красном Куте построим химический завод, но лаборатория — исследовательская лаборатория — нам необходима. Она нужна Гавриле Федоровичу для его работы. Если захотите, вы найдете применение своим знаниям.
Клава быстро повернулась к нему. Если бы лицо ее не оставалось в тени, Головенко смог бы увидеть, как оживленно и радостно сверкнули ее глаза.
Телега выехала на пригорок. Далеко впереди на фоне темнеющей тайги яркими звездами засияли огни МТС. Несколько, минут ехали молча.
— Гаврила Федорович — странный человек, — сказала Клава задумчиво.
— Чем же он странный? Тем, что занимается научной работой? Он как раз тот самый агроном, который нужен нам в сельском хозяйстве. Он ищет пути выращивания новых сортов сельскохозяйственных культур. Что же здесь странного? На вас он, конечно, не похож — у него есть цель в жизни…
— А у вас она есть?.. — тотчас же спросила Клава.
— Конечно. Видите чуть заметные огоньки в деревне от керосиновых ламп? Будем надеяться, что в следующем году, если нам придется так же вот ехать, — мы по огонькам не сможем сказать, где деревня, а где наш поселок. Дадим электричество в деревню, осветим дома, высвободим колхозников от многих трудоемких работ. За них будет работать электричество. Вот ближайшая моя цель… Но это — цель не только моя — цель всего коллектива, в том числе и ваша, — с ударением сказал он.
— Это интересно, — протянула Клава, повертываясь всем корпусом к Головенко и всматриваясь в его лицо.
Головенко продолжал, уже не столько для своей спутницы, сколько давая выход своему желанию вслух сказать о том, что уже давно созрело в его голове:
— На речке — вы видели какое у нее течение? — легко можно построить плотину, — а это не только дешевая энергия для гидростанции, это и водный путь до районного центра. Согласились бы вы прокатиться туда по таежной речке на катере?
Клава улыбнулась:
— Когда-то я любила кататься на лодке…
— Ну, что же, давайте вместе добиваться этого.
— Вместе? Но что я могу? — с тоской спросила Янковская.
— Одна — ничего… И ни я, никто другой в отдельности. Но вместе — сможем всё. Правда, если у всех будут такие настроения, как у вас — дело не пойдет. Надо не сбоку на жизнь смотреть, а в самой гуще ее идти, верить в силу коллектива. Вы считаете странным Боброва только потому, что не верите в его начинания. А вы поверьте и помогите Гавриле Федоровичу, как лаборантка. Это-то вы сможете делать? Попробуйте, — шутливо добавил он.
Клава молчала. На лице ее блуждала улыбка, глаза заблестели.
Незаметно они въехали в поселок. У ворот МТС Головенко остановил подводу.
— Идите домой, я отгоню лошадь.
— Нет, нет — я сама.
— Ну, что же, до свидания, Клавдия Петровна.
Он спрыгнул с телеги.
Клава смущенно сказала, вздохнув:
— Мне не хочется расставаться с вами.
— Мне тоже, — признался Головенко и легонько сжал ее холодные пальцы.
Головенко подумал, что он допустил лишнее, но в ту же секунду он почувствовал на лице своем нежные ладони. Клава прижалась к его лицу щекой. Тотчас же она отстранилась, словно испугалась этого своего поступка и хлестнула лошадь.
Все это произошло так быстро и неожиданно, что Головенко опомнился лишь тогда, когда подвода, весело тарахтя колесами, была уже далеко.
Головенко пришел к себе в кабинет. У него вошло в привычку по вечерам после работы подолгу засиживаться за книгами. Он зажег настольную лампу и раскрыл объемистые тома Мичурина. Однако вначале он не в силах был сосредоточиться. Неизведанное, радостное чувство волновало его, как будто для него открылась новая страница в жизни. В памяти встали дни юности на родной Черниговщине, родители, маленькая шустрая сестренка и Фрося… чернявая с карими очами, насмешливая. В деревне она считалась первой красавицей. Степану доставляло не мало удовольствия провожать с ней вечернюю зарю на крутом бережку Десны. Но не испытывал он тогда такого глубокого, радостного и вместе с тем тревожного и грустного чувства, какое охватило его сейчас.
Он встал, включил верхний свет и зашагал по кабинету. Почему она полюбила его? Полюбила ли? Не обманывает ли он себя? За что его может полюбить Клава, что в нем хорошего? Он не был честолюбив, и ему никогда в голову не приходило считать себя в чем-нибудь лучше других. Но в эту минуту ему хотелось быть если не лучше других, то по крайней мере лучше, чище, чем он был до сих пор. Это новое желание и удивило и одновременно раздосадовало его. Он с сокрушением подумал, что, вероятно, в нем ничего нет хорошего; самый заурядный человек. «Заурядный!» — Головенко поморщился. От этого слова повеяло чем-то древним, затхлым. Конечно, это не то слово — он простой человек, такой же, как Федор, Валя, Сашка, не спавшие ночи для того, чтобы выполнить свои обязательства перед коллективом, свой долг перед родиной. И он выполняет свой долг руководителя МТС перед родиной. «Руководитель должен за сто верст видеть вперед», — вспомнил он простые и мудрые слова токаря Саватеева. Да, именно так. Иначе превратишься в такого делягу, чиновника, как Пустынцев, не способного видеть дальше контрольных цифр текущего года. Вероятно, у Пустынцева есть жена; она готовит для него обеды, вполне довольна своим положением и положением мужа. Все мирно и гладко. Он пытался и не мог себе представить в таком положении Клаву. Он даже рассмеялся: настолько несуразно было представить Клаву в роли такой жены.
