— Так раньше они тебе только в усадьбе снились? — решила уточнить настырная старушка.

— Всякое бывало, — неопределённо пожала плечами Ника. — Но после смерти Риаты совсем тошно стало. Вот я и думаю, может, это она меня о чём-то предупредить хочет?

— Про то ведают лишь боги, — наставительно сказала старушка, и по сухим, ярко накрашенным губам промелькнула тень довольной, понимающей улыбки.

Казалось, внучка сказала именно то, что она ожидала услышать.

Матушка регистора Трениума поправила лежащую на костлявых плечах синюю накидку, посмотрела на открытый проём двери и негромко заговорила:

— Лет двадцать назад дочь одной моей знакомой чуть не порезала себе вены. Её обещали в жёны одному сотнику, а тот ушёл с войском в поход в Банарскую пустыню и там сгинул. Родители хотели выдать её за помощника императорского претора, но его однажды вечером убили грабители. Вот все и решили, что на бедной девушке лежит проклятие. Ох она и мучилась…

Прикрыв глаза, рассказчица покачала головой.

"Ну, и к чему этот разговор? — думала слушательница, стараясь ни чем не выдавать своего недоумения. — Чего она сказать-то хочет?"

— Похудела, подурнела, спать плохо стала, тоже, говорят, от кошмаров. Ей бы замуж, да никто не брал. Боялись. А любовника завести — ей родители не давали, честь рода берегли. Не вынесла она такой жизни. Да, видно, боги не захотели тогда её смерти. Мать случайно зашла в ванную, закричала, прибежали слуги, руки перевязали, лекаря знаменитого позвали. Жаль, он давно умер, а то бы я его и к тебе пригласила. В моё время врачеватели лучше в болезнях понимали, чем сейчас. Вот он и посоветовал родителям купить дочке молодого раба для утех телесных, чтобы вкус к жизни появился. Но те строго радланские обычаи блюли да ещё надеялись дочку замуж выдать, поэтому сразу отказались. Да я же говорила, что лекари тогда мудрые были. Он и объяснил, как сделать, чтобы и дочке угодить, и мужа будущего не обидеть.

Старушка многозначительно поджала накрашенные губы.

Не зная, что сказать на подобного рода намёк, Ника настороженно молчала, ожидая продолжения.

— Мои знакомые послушались врачевателя, купили красивого, умелого раба, и дочка их прямо расцвела. А через пять лет вышла замуж за богатого купца. И его родственники ничего плохого про невестку не сказали.

— Ну уж руки себе я резать не собираюсь, — усмехнулась попаданка, в который раз изумляясь простоте и незатейливости местных нравов, когда главное — сохранять хотя бы видимость пристойности. — Да и жених у меня вроде бы есть.

— Смотри, — с плохо скрытым осуждением покачала головой Торина Септиса Ульда. — Ты сейчас в том самом возрасте, когда не только душа, но и тело требует даров Диолы. А ты себя их лишила, от этого и сны плохие снятся.

— Вряд ли, — возразила девушка, фыркнув про себя: "Вот уж даже помыслить не могла, что они придут к такому выводу. Видно, по себе судят. Нет, дорогие родственницы, так просто я вас в покое не оставлю". — Думаю, боги меня хотят о чём-то предупредить.

— Я — не жрица, волю небожителей толковать не умею, — наставительно заявила бабуля. — Только горько мне глядеть на твои страдания. Может, всё-таки прислать к тебе Эминея сегодня ночью? Если желаешь сохранить невинность для мужа, он её не тронет. Этот проказник и по-женски любить может. Вот увидишь, после него тебе будет легче служанку забыть. Хоть в чём-то тебе её заменит.

"Вот батман! — едва не скрипнула зубами Ника, вцепившись в край ящичка с пряжей, так что пальцы побелели. — Они так и думали, что я лесби! Теперь вот решили заботу проявить. Вроде бы неглупая женщина, а какую ахинею несёт! Или от старости совсем мозги высохли? Только бы не заорать на неё".

Торина Септиса Ульда смотрела на девушку с такой жалостью, любовью и участием, что почти вся злость у неё куда-то испарилась. О внучке бабушка переживала вполне искренне, от всей души; и не её вина, что эта забота оказалась для Ники столь непривычной.

— Спасибо, госпожа Септиса, — мягко улыбнулась она. — Но не нужно. Я хочу запомнить эти сны и постараться в них разобраться. Всё-так вдруг это предупреждение?

— Всё может быть, — не стала спорить собеседница, явно разочарованная её отказом. — Тогда хоть вина на ночь выпей. У Пласды есть амфора аржейского.

— Хорошо, — покладисто согласилась Ника. — А что потом стало с той девушкой, дочкой ваших знакомых?

— Умерла при родах, — вздохнула матушка регистора Трениума. — Двух дочек мужу родила, а сына не сумела. Супруг ей мраморный памятник на могиле поставил с такой душевной эпитафией…

Она задумалась, сведя брови к переносице.

— Совсем памяти нет. Никак не вспомню. Что-то вроде: "Солнца лучи погасли для нас" или "В смерти подарила жизнь". Нет, не то… Проклятая старость.

Тяжело вздохнув, бабушка вытерла платочком заслезившиеся глаза, наставительно заявив:

— Только когда из всех удовольствий жизни остаются одни воспоминания, и начинаешь ценить молодость.

"Ну уж этого добра у меня хватает, — грустно усмехнулась про себя внучка, продолжая водить челноком. — Даже немного жаль, что всего не расскажешь".

— Ну, тебе ещё далеко до моих лет, — улыбнулась собеседница и тут же посуровела. — Но помни, старость приходит так быстро, что и опомниться не успеешь. Спеши испить нектар юности, пока тело крепко, мышцы упруги, разум ясен, а в крови ещё бурлят желанья.

— Как вы хорошо сказали, госпожа Септиса, — сочла нужным польстить девушка. — Словно вашими устами говорит сама богиня мудрости бессмертная Фиола!

Старушка довольно улыбнулась.

— Ну кто же ещё научит тебя жизни, как не бабушка? Пусть я потеряла дочь, зато небожители послали мне замечательную внучку. Ты так похожа на свою мать…

На морщинистых щеках заблестели мокрые дорожки.

— Расскажите мне о маме, госпожа Септиса? — попросила Ника, уводя разговор от неприятной темы. — Я так мало о ней знаю.

Кто же из родителей не захочет поговорить о своих детях, особенно когда находится благодарный и внимательный собеседник? Не стала исключением и Торина Септиса Ульда. Её рассказ затянулся почти до обеда.

Хозяин дома не явился, и женщины ели без него. За столом девушка несколько раз ловила на себе призывные взгляды вертлявого виночерпия, да и хозяйка дома поглядывала на неё как-то подозрительно. Очевидно, она знала о предложении, которое высказала Нике бабуля, и теперь ждала реакции племянницы. Но та усердно делала вид, будто ничего не происходит, а старушка вообще весь обед помалкивала, погружённая в свои мысли или воспоминания. Видимо, не в силах побороть любопытство, хозяйка дома, посетовав на то, что свекровь почти ничего не поела, отправилась провожать её до спальни, где они, скорее всего, и обсудят разговор бабушки и внучки.

Не дожидаясь возвращения тётушки, девушка прошмыгнула в комнату с ткацким станком, где и затаилась. Однако супруга регистора Трениума внешне никак не отреагировала на отказ племянницы воспользоваться услугами молодого раба, разве что пару раз присылала его к ней с бокалом разведённого вина.

Ника просила Эминея передать благодарность госпожа Септисе за заботу, но не проявила к юноше никакого интереса, так что виночерпий вроде бы даже обиделся.

Девушка только хмыкнула ему вслед, вернувшись к станку. Кроме возможности спокойно подумать, это занятие неожиданно обнаружило и другие положительные стороны. Дверь комнаты выходила в первый внутренний дворик. Родственницы здесь появлялись достаточно редко, рабы хозяйскую племянницу старались лишний раз не беспокоить, а благодаря близости прихожей, всегда можно узнать, кто навещает дом регистора Трениума.

Чаще всего заходили торговцы. Ника полагала, что было бы удобнее сделать для них отдельный вход, а не таскать корзины и мешки с припасами через весь дом, но, видимо, здесь так принято. Заглядывали коскиды, выполнявшие поручения покровителя: что-то узнать, что-то передать или принести. Попаданка про себя назвала их "эсэмэсками" и долго смеялась, гордясь собственным остроумием. Изредка посыльные приносили письма и записки. С тех пор, как госпожа Пласда Септиса Денса начала отказываться от приглашений в гости, число желающих увидеть её и племянницу у себя дома значительно поубавилось. Но иногда кто-нибудь из невольников передавал суровому привратнику свёрнутый в трубочку папирус. Как правило, развернув его, тётушка тяжело вздыхала, и приказав слугам принести письменный прибор, садилась сочинять очередной вежливый отказ.