– Ты кто? – хрипло прошептал парень, когда очнулся.

– Мимо плыву, вверх по Каме, – ответил Белов, разглядывая лицо раненого. Он с удовольствием убедился в ровном розовом цвете лица, без излишней бледности и следов лихорадки.

– Довези меня домой, я живу на берегу, полдня пути, – довольно уверенно сказал парень, – только прошу, очень прошу, принеси мою рогатину с берега.

– Тогда потерпи немного, сейчас схожу, – удивился путешественник и осторожно направился по следу раненого, с карабином-посохом наперевес.

След был виден даже для такого неопытного следопыта, как он. Раненый, видимо, только полз, идти не мог. Но прополз он удивительно много, больше километра. Там, на полянке, Белов увидел истоптанную и залитую кровью траву, убитого кабана, в боку которого торчал обломок железного наконечника копья или рогатины, как сказал парень. Вернее сказать, среди обглоданных останков кабана в позвонке торчал обломок железного наконечника. От кабана за ночь остались только части хребта и крупные кости. Всё остальное было едва не вылизано ночными хищниками и падальщиками. Только сейчас следопыт испугался, представив свою судьбу, явись он сюда ночью, никакие карабины не спасли бы. Древко рогатины он не нашёл, возможно, оно скатилось с обрыва. Нести весь хребет кабана с собой Белов не собирался: хряк был здоровый, остатки позвоночника весили килограммов двадцать, не меньше. Обломок копья он решил не выдёргивать, а вырубить вместе с позвонками. Завернув это хозяйство в листья мать-и-мачехи, положил в мешок и быстрым шагом вернулся к костру.

Парень спокойно лежал и сразу спросил:

– Нашёл?

– Нашёл и положил в мешок. Да, ты скажи, как тебя зовут.

– Зовут меня Слад, я сын старосты наших Выселков, – обрадовался парень.

Белов достал свои припасы, перекусил. К его удивлению, Слад тоже с удовольствием слопал кусок копчёного мяса, это явно свидетельствовало о его стабильном состоянии. Уточнив, выдержит ли раненый перетаскивание к лодке, Белов аккуратно стащил парня к реке, перевалил за борт лодки, уложил на охапку сорванной травы на корме и через пару минут уже грёб вверх по Каме.

Слад заметно прибодрился и рассказывал своему спасителю, как хотел взять поросёнка, да не увернулся от секача, ладно хоть жив остался. Слова были славянские, но немного отличались от русского языка, хотя большая часть текста была вполне понятна. Белова это не сильно удивляло, он застал ещё семидесятые годы прошлого века, когда до рассвета эры телевидения почти в каждом не только районе, даже сельсовете, был свой диалект. Например, он сам бывал в деревнях, где буква «ц» заменялась в разговоре на «ч», и наоборот, непонятно по какой причине. Слова курица, чугунок, звучали как курича, цугунок. И это без учёта местных уральских диалектизмов, которыми в восьмидесятые и девяностые годы восхищались приезжие лингвисты и филологи: баско, кутешонок, смекать и так далее.

Белов с удовольствием разговаривал со Сладом, привыкая к новым оборотам речи и запоминая слова. Парень рассказал, что в Выселках, где он живёт, больше сорока дворов, на днях должны приехать купцы, сам он собирается осенью жениться, и отец обещал построить ему отдельный дом. Что у него две младшие сестры, а старшие уже замужем, сам Слад – единственный сын у старосты, поэтому любимый. И всякую такую милую чушь, которую привычная память бывшего сыщика легко укладывала во внутреннем справочнике. Иногда Слад начинал дремать, сказывалась сильная кровопотеря.

Так, за разговорами, и добрались до Выселков, открыто стоявших на крутом берегу Камы, заметных издалека, возле впадения небольшой реки. Белов сразу направил лодку к небольшому причалу, выступавшему вдоль крутого берега, а ребятишкам, которые прибежали, указал на дремавшего Слада, который от крика пацанов проснулся.

– Бегом, зовите моих, я тут ногу поранил, надо домой донести, – крикнул ребятам раненый.

Буквально через минуту к причалу, по выложенным тёсаными жердями лесенкам, с обрыва спустился нарядно, даже богато, одетый крепкий мужчина лет сорока, который достаточно хмуро оглядел Слада и Белова. Но после слов сына, что тот поранил на охоте ногу, а проезжий перевязал его и довёз домой, староста отошёл лицом.

– Кто такой, как зовут, куда плывёшь? – глянул он на незваного гостя, не оставляя подозрений к чужаку, настолько явственно читалось на его лице желание, как минимум, выгнать путешественника подальше.

– Зовут меня Белов, роду я русского, пришёл издалека и поселился ниже по Каме. А плыл я за солью, соль у меня кончается, – подробно рассказал спаситель сына, сделав лицо как можно простодушнее. После многолетней работы опером любой станет неплохим артистом. Почти двадцать лет назад старший оперуполномоченный учил молодого лейтенанта Белова, что стрельба и драки, погоня по крыше – это брак в работе сыщика. Настоящий сыщик должен любого бандита взять без шума и драки, да желательно и без насилия. Для этого надо убедить человека. Вот этот дар убеждения и вырабатывался у хороших оперов к концу службы. Чтобы получить информацию, надо уметь вызвать доверие у любого человека – молодого и старого, бомжа и бизнесмена, учёного и крестьянина, мужчины и женщины. Независимо от времени, обстоятельств и желания. Порой так хотелось плюнуть, пнуть какую-нибудь сволочь, но Белов научился перешагивать через свои чувства для дела, не показывая истинных чувств. Поэтому его всегда шокировали сериалы про ментов, где опер грубый, хамоватый или страшно умный. Кто же такому выдаст информацию?

Но это лирические отступления, а пока он сделал всё, чтобы не вызвать у старосты неприязни или подозрения. Уж очень опасным показался староста, а такие люди опытному сыщику просто бросались в глаза. Разговаривая с отцом Слада, сыщик краснел, запинался, долго думал, прежде чем ответить. Одним словом, играл роль недалёкого и простодушного бродяги, этакого неудачника, искателя приключений. Видимо, староста поверил ему и сыну, потому что сразу распорядился отнести Слада в дом, а гостя попросил пойти с ним и рассказать всё подробно.

Белов приковал лодку цепью и замком к пристани, взял своё имущество и пошёл за старостой, разглядывая Выселок. Выселок оказался огорожен частоколом из четырех-пятиметровых тёсаных стволов деревьев. Возле открытых ворот сидел мужичок с рогатиной и топором за поясом. На идущих в селение мужчин он посмотрел с интересом, но ничего не сказал.

Дома внутри ограды стояли достаточно плотно, без огородов, в две перпендикулярные улицы. К домам примыкали пристройки для скотины и небольшие сарайчики, скорее всего, с запасами сена, зерна и прочего. Почти в центре Выселков староста показал на дом без пристроек, стоявший наособицу, и добавил:

– Это гостевой дом, можешь оставить там свои вещи, сейчас там никого нет.

Белов не стал спорить, зашёл внутрь и бросил вещмешок у двери. Дом был стандартный, с очагом, без окон, полатями вдоль стен. Он сразу вышел и отправился за старостой, который заходил в большой дом, стоящий на площади неподалёку. Возле дома толпилось несколько женщин и детей, но гостю ничего не сказали, пропустили в дом молча. Дом был типовой, только окна большие, до метра высотой, остеклённые прозрачным материалом, похожим на слюду. Пол земляной, у дальней стены положили на полати Слада. Белов подошёл поближе к раненому, подробно рассказал и показал, какие ранения, объяснил, что надо через несколько дней выдернуть нитку, а то она загниёт.

– Про нитки я знаю, через два дня сюда привезут лекаря, он разберётся, – достаточно спокойно ответил Скор, как назвался староста. После рассказа про обнаружение обломка рогатины Белов отдал старосте упакованный обломок с частью кабаньего позвоночника. Послушав всё до конца, Скор поблагодарил гостя, что вышло достаточно спокойно, даже формально, как тому показалось. Затем староста пригласил отобедать с ним. Стол накрыли прямо в доме, между двумя окнами. На завалинку к столу перенесли Слада, а Скор и гость сели на табуретки с двух сторон. Столешница представляла собой гладко выструганные, без единого зазора, плотно сбитые доски, скатерти не полагалось. Хозяйка привычно выставила большую керамическую чашу с супом, рассчитанную на всех. За ней последовало деревянное блюдо с отваренным мясом. Прямо на стол аккуратно лёг каравай хлеба, непроизвольно вызвавший у Белова прямо животное истечение слюны. Хозяин, заметив глотательное движение гостя при виде хлеба, понимающе ухмыльнулся, быстрыми движениями своего ножа разрезал каравай и положил перед ним первый кусок.