— Если ты просишь, — пожал здоровяк широченными плечами и играючи поднял легкое тело Анукрис.

На землю пала кромешная тьма безлунной ночи, когда впереди выросла черная громада каких-то развалин. Здоровяк вслед за приятелем вошел в большой зал с обвалившимся потолком. Евнух пошарил рукой в трещине у самого пола и достал сверток.

— Помоги.

Осирсат неловко опустил девушку на пол. Пожаром вспыхнула боль в спине, но у неё не осталось сил даже стонать.

Мужчины сели друг против друга, и в воздухе запахло огненными палочками. В руках у евнуха вспыхнул маленький факел, осветивший стоящую в углу статую Себера. Здоровяк ухватился за крокодиловую морду бога, с усилием поворачивая скульптуру вокруг своей оси. Одна из плит пола встала вертикально, открыв прямоугольный провал люка. Осирсат, вернувшись к безучастно наблюдавшей за ними Анукрис, грубо перекинул пленницу через плечо.

— Давай её сюда.

Тулаум спустился вниз и, выпрямившись на дне узкого хода, вскинул руки, принимая от товарища пленницу. Тоннель оказался узким с высокими, уходящими вниз ступенями. Голова девушки безвольно болталась, то и дело стукаясь о каменные стены.

— Подожди, я разожгу костер, — проговорил здоровяк, протискиваясь вперед.

Чуть погодя, ярко вспыхнувшие сухие ветки осветили просторное помещение с низким каменным потолком, размером с обеденный зал в доме Небраа. Осирсат вернулся к евнуху и, взяв у него из рук Анкурис, поинтересовался:

— В клетку?

— Куда же еще? — раздраженно буркнул тот.

Слева в стене, сложенной из кое-как отесанных глыб, имелась небольшая ниша, огороженная частой деревянной решеткой, за которой оказалась куча сухого камыша, на которую бросили измученную девушку.

Она долго лежала неподвижно, балансируя на грани сознания, не в силах даже повернуться, чтобы освободить неловко подвернутую руку.

Её похитители что-то готовили, пахло рыбой и поджаренным над огнем хлебом. С глухим стоном Анукрис удалось переменить положение тела, так что смогла наблюдать за происходящим в подвале.

Костер горел на небольшом каменном возвышении, напоминавшем алтарь. Дым поднимался к потолку и рассеивался, просачиваясь наружу. Голые стены создавали гнетущее впечатление, хотя в одном месте девушка разглядела висевшую циновку с неразличимым в темноте рисунком. В углу стояла самая настоящая дорогая кровать на высоких ножках, сделанных в виде львиных лап, застеленная коричневым шерстяным одеялом. Напротив её на стене висели связки лука, пучки свежей редиски и моркови.

Мужчины сидели за высоким столом у очага и ужинали, не забывая прикладываться к пузатым глиняным кружкам.

— Что-то там больно тихо? — озабоченно проговорил евнух, вытирая мокрый рот тыльной стороной ладони. — Посмотри?

Осирсет неохотно кивнул, поднимаясь. Он подошел к решетке, присел и, встретившись взглядом с глазами девушки, удовлетворенно произнес:

— Живая, стерва. Только молчит.

— А что она может сказать? — фыркнул Тулаум, аккуратно вытирая рот платочком и вставая из-за стола.

Он грациозной походкой пересек подвал, обогнув квадратную каменную колонну и приблизившись к клетке, присел, поправляя юбку. В равнодушных глазах евнуха вспыхнула озабоченность.

— Отопри решетку! — резко распорядился он. — Ты не видишь, что она умирает, бестолочь?

— Сейчас, — засуетился здоровяк, распутывая ремни.

Тулаум шагнул в нишу, опустился на корточки, беря Анукрис за подбородок и заглядывая в глаза девушке. Тонкие брови на желтоватом, пухлом лице сошлись к переносице.

— Огня!

Встревоженный здоровяк быстро притащил чадящую ветку. Евнух, морщась, стал ощупывать пленницу. Холодные липкие пальцы мяли руки, ноги, грудь, живот. Она стонала, скрипела зубами и тихо вскрикивала.

— Безмозглые бегемоты! — зло фыркнул Тулаум, вытирая ладони о полу юбки. — Мало вы девчонок замучили? Не наигрались еще? Забыл, что сказал Наставник? Живая и здоровая!

Громила робко втянул голову в широченные плечи.

— Побегать им захотелось! — проворчал евнух и досадливо махнул рукой. — Как она теперь до кладбища дойдет? Или тебе таскать её так понравилось?

— Я не хотел, — виновато пробубнил Осирсет. — Это все Аататам…

— Этот черный баран еще пожалеет о своих словах! — зловеще пискнул евнух и мотнул прядями короткого парика. — Принеси шкатулку и вино!

— А как же огонь?

— Зажги светильник, тупица!

— Сейчас, сейчас, — побежал тот к очагу, смешно прикрывая широкой ладонью гаснущую ветку.

— Зубы целы? — вдруг спросил Тулаум, обращаясь к Анукрис.

Она провела во рту языком.

— Кажется.

— Здесь не болит? — он ткнул пальцами в низ живота.

— Болит… Но не очень.

Собеседник удовлетворенно кивнул.

«Может, все-таки это обычные работорговцы?» — с робкой надеждой подумала девушка. Но пять дебенов золота слишком высокая цена за рабыню. Если только та не являлась исключительной красавицей и не прошла обучение в известной школе гетер. Нет, тут что-то другое, гораздо страшнее.

Вернулся здоровяк, неся в одной руке медный либрийский светильник, в другой черную шкатулку. Повинуясь знаку евнуха, он поставил все на пол.

— Где вино?

Осирсет хлопнул себя по лбу. Проводив его сочувственным взглядом, Тулаум откинул крышку ларца и стал перебирать его содержимое, отозвавшееся легким стеклянным звоном. Прибежал запыхавшийся громила с маленьким кувшином. Не глядя на него, евнух достал глиняный пузырек, с трудом вытащил тугую пробку и вылил на ладонь темно-зеленую, тягучую массу, похожую на мед, с резким запахом граната.

— Переверни её на живот, — велел он Осирсету и предупредил пленницу. — Не дергайся, скоро станет легче.

Тулаум начал втирать мазь в кожу Анукрис плавными, сильными движениями, начиная с шеи и спускаясь все ниже.

Его приятель или, скорее всего, любовник стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу и недовольно сопел.

— Теперь на спину! — морщась, приказал евнух.

Закончив, он вытер руки о край юбки, и налив в медный стаканчик вина, добавил в него несколько капель из стеклянного флакона.

«Такое же мы пили с Алексом в Нидосе», — вспомнила девушка, делая судорожный глоток.

— Завтра её надо как следует накормить, — озабоченно проговорил Тулаум, поднимаясь на ноги.

— Мы не пойдем к Наставнику? — робко поинтересовался здоровяк.

— Нет, — покачал головой приятель. — Не хочу, чтобы ты нес её на руках два асанга.

— Ты знаешь, что делать, — вздохнул Осирсет.

— Я хочу есть, — тихо проросла Анукрис, почувствовав некоторое облегчение. — Можно мне хотя бы кусочек хлеба?

— Сегодня нельзя, — пропищал евнух. — Это ослабит действие лекарства.

Потом обратился к здоровяку.

— Принеси ей горшок и закрывай. А мне надо помыть руки.

«Если бы у меня были силы», — с тоской думала пленница, глядя на темневший проход. Никто не обращал на неё внимание. Один из разбойников или, что еще хуже, гедан, направился в угол, где стояла большая бочка, второй — копался в куче хлама, сваленной у стены. Анукрис попробовала подняться, но мышцы отказались подчиниться. А другой возможности сбежать, скорее всего, не будет.

Здоровяк поставил на пол у изголовья девушки отвратительно вонявший глиняный горшок с отбитым горлышком и задвинул решетку. Она переползла в дальний угол и, набросив на плечи какую-то рваную циновку, заснула.

В широко распахнутые окна, завешенные мягкими колыхавшимися занавесками, врывался свежий морской воздух. Сильно постаревший Энохсет расположился в любимом кресле у стола, покрытого тонкой узорчатой скатертью. На коленях старика уселась смуглая девочка лет пяти, в короткой юбочке и обиженно трясла его за плечо.

— Деда! Ну, деда!

Потом обернулась, и недовольно сверкнув ясными голубыми глазенками, протянула:

— Мама! Он опять спит.

Анукрис сидит на табуретке и огрубевшими пальцами сучит нитки из клочка козьей шерсти, привязанной к палке.

— Дедушка уже старенький, дочка. Он устал.