Предателя службы без всяких угрызений совести застрелит любой жандарм из Охранного отделения. Но ещё остаются раненый эсер и его подруга. С ними тогда что? Сейчас раненый в больнице и по выздоровлению, если повезёт выжить, можно его судить за покушение на жандармов. На что нарывался, то и получил. А женщина? От бумаги с записью она откажется, скажет – раненый попросил сохранить. С неё тогда взятки гладки. Адвокат будет настаивать на невиновности и суд срок не даст, отпустит. Однако жандармерия возьмёт её под негласный надзор. Не она первая, не она последняя. Не сейчас, так позже попадётся обязательно. Дама из тех, кто активно ищет себе приключения.

В общем, Матвей оставил на столе у начальника отработанное дело, фон Коттен попросил пока ничего не предпринимать до его указаний.

Пока фон Коттен был у шефа жандармов, Матвею телефонировали из больницы с известием, что доставленный ночью пациент скончался. Матвей вовсе не расстроился. Каждый получает в жизни по заслугам. Никто усопшего не заставлял вступать в партию эсеров, носить оружие, применять его против жандармов.

Фон Коттен вернулся часа через три, видимо – обсуждение ситуации было непростым. Никакому ведомству не хочется признавать, что проморгали предателя. Упущение крупное, выявись этот постыдный факт и многим грозило бы увольнение со службы, а то и трибунал. Матвей по довольному виду Михаила Фридриховича понял, что неприятность решили замять.

– При попытке к бегству? – первым спросил Матвей.

– Упаси Боже! Разве он был арестован? Прогуливался поздним вечером в тёмном переулке, где-нибудь на окраине, где велик шанс нарваться на подвыпивших люмпенов. Не захотел отдавать кошелёк, его и убили. Хорошо, что лицо не обезобразили, можно опознать.

– М-да, до чего обнаглели! Сотрудника убить! Но неувязка есть. Запись в журнале о принятии арестованного в следственную тюрьму.

Фон Коттен покачал головой.

– Журнал случайно сгорел сегодня. Масляный светильник опрокинулся, горящее масло разлилось.

– Бывает.

– Я уже распорядился выпустить из тюрьмы случайно задержанную на кладбище женщину. Оперативное дело вы не заводили, так что и возвращать нечего. Сами справитесь?

– С пролёткой только неувязка.

– В девять, как стемнеет, будет вам экипаж. Человек надёжнейший, если сами не сможете, он поможет.

– Я понял. Разрешите идти?

– Идите.

У себя в кабинете Матвей стал продумывать, как свершить месть, чтобы она выглядела максимально правдоподобно. Воспользоваться ножом? Фу, как-то недостойно офицера. Задушить удавкой? Случись суд, он приговорил бы Фирсова к повешению. Выстрелить? Шумновато получится, вдруг рядом случайные свидетели окажутся? Ядом бы отравить. Быстро, бесшумно, но только где его взять? Или инсценировать самоубийство? В шкафу есть несколько пистолетов, изъятых у революционеров. Ни по каким учётам они не проходят, полиция обнаружит рядом с убитым. Пожалуй, так лучше.

В кабинете переоделся в штатское, из того, что похуже. Вдруг брызги крови попадут? Так хоть не жалко будет. Выбрал «браунинг», проверил обойму. Несколько раз щёлкнул вхолостую, всё работает. Вставил обойму, загнал патрон в ствол, поставил «браунинг» на предохранитель.

До вечера время есть. Сначала на карте города присмотрел подходящее местечко. Есть такое. Но посмотрел на год выпуска карты – 1905 и решил проверить на месте. Всё же прошло пять лет, многое могло измениться. Вечером, в темноте, будет сложнее.

Выйдя на улицу, остановил первого же свободного извозчика, назвал адрес. Извозчик обернулся к пассажиру.

– Э, господин хороший, не ездили бы вы туда, гиблое место. Не ограбят, так побьют, а то и разденут.

– Так белый день!

– А ночью вообще голову отрезать могут, – стращал извозчик.

Адресочек был не очень далеко, но место мрачноватое. Набережная Обводного канала за Балтийским вокзалом. Тут уже промышленные предприятия, вечером и ночью только немногочисленная охрана. А сам канал впадает в реку Екатерингофку, отделяющую от города Гутуевский остров, практически незаселённый, неосвоенный. Если труп в воду упадёт, его может вынести в Финский залив, если раньше не пойдёт на дно рыбам на прокорм.

– Я ночью туда не собираюсь, – отрезал Матвей.

– Хотелось бы, гражданин хороший, задаток получить, а лучше всю оплату.

– Авансом?

– Чего?

Слова такого извозчик не знал. Но Матвей упрямиться не стал, вытащил рубль, отдал.

Лошадь сытая, экипаж несла быстро. Уже и Обводной канал, Екатерингофка видна.

– Вам куда, господин?

– Налево и остановись. Несколько минут и назад поедем.

– Вы оплачивали только сюда.

Матвей ещё рубль отдал. Прошёлся немного по берегу. Недалеко местечко удобное. Вроде небольшого затона. И место кем-то облюбовано. Старое кострище, порубленный пень рядом.

– Едем! – вскочил в пролётку Матвей.

Вроде бы к казни предателя готов, а всё равно нехорошо на душе, мерзко. Если бы в перестрелке убил, когда оба в равном положении, тогда другое дело. Фирсов безоружный. Однако все чувства, целый океан, перевешивают ненависть к предателю. Сдавал своих же сослуживцев и секретных агентов. Сколько их убито было, кто считал. Исчез, сгинул человек, в сводках полиции о найденных трупах не значился. Может – с полюбовницей сбежал в тёплые края?

В общем, в девять вечера вышел из здания. Недалеко от входа пролётка стоит, извозчик на козлах восседает. Матвей подошёл, узнать хотел – его ли ждут? Как бы ни ошибиться. А извозчик ему:

– Здравия желаю, господин ротмистр!

Вот шельма! Матвей в штатском, а он опознал.

– Добрый вечер, – ответил Матвей.

– Вы один, без сродственника?

– Сейчас приведу.

Матвей в следственную тюрьму, распорядился привести Фирсова и вернуть ему вещи, коли изымались. При помещении в камеру изымался брючный ремень, шнурки с ботинок, если таковые имелись. Это чтобы узник не повесился. А ещё изымались драгоценности – кольца, серьги, цепочки, как и деньги, дабы в карты не играли или не подкупали сокамерников. Ну и конечно ножи, кастеты, спички.

Привели Фирсова. Он провёл в одиночной камере почти сутки, но за это время сильно изменился. Как-то постарел, осунулся и взгляд уже тоскливый.

– На очную ставку едем, Фирсов! Или желаете назвать добровольно тех, кому записку писали?

– Не было такого! – стал упорствовать бывший столоначальник.

Вот же гад! Не хватает духу признаться за мерзость. Предательство хуже убийства, по мнению Матвея, поскольку разрушает в человеке веру в порядочность, надёжность сослуживцев. На рискованной службе без этого нельзя. Ни в армии, ни в гвардии, ни в полиции или жандармерии.

– Руки за спину, выходим! – скомандовал Матвей.

Вывел его Матвей, уселись в пролётку, поехали. Фирсов забеспокоился.

– Куда мы едем?

– В другую тюрьму вас переводят, начальство так распорядилось.

– А почему конвоя нет?

– Бежать думаете? Не получится. Застрелю.

Видимо, что-то заподозрил Фирсов.

Улицы по вечернему времени полупустынные, выбрались в сторону Комендантского аэродрома. Окраина города, никаких построек почти. Матвей знал эти места, впереди озеро Долгое. Не туда ли кучер направляет коня? И почему сюда? Матвей выбрал для расправы другое место. Подумалось – наверное, привозил сюда не раз на расправу. Кто он, этот кучер? Ох, непрост! Уже темнота спустилась, но лошадь идёт уверенно, потом встала. Фирсов с сиденья вскочил.

– Куда вы меня везёте?

Кучер вскочил с облучка, резко обернулся и ударил столоначальника по голове. Как позже оказалось – кастетом. Фирсов рухнул на пол пролётки.

– Вот так-то лучше. А то заладил – куда везёте? Господин ротмистр, попрошу помочь, возьмите за ноги, а то испачкаться кровью можете.

Фирсова вытащили из пролётки. Матвей наклонился, прислушался. Дыхания не слышно.

– Не извольте беспокоиться, господин ротмистр. До сих пор осечек не было. Вас куда отвезти?

– А… Фирсова здесь бросим?