Револьвер в карман определил, расстегнул брючный ремень на Булавине, перевернул его на живот, стянул ремнем руки сзади. Теперь он не сбежит и не ударит. В дверях склада возник охранник, которого Матвей видел на проходной.

– Что случилось-то?

– Городской телефон есть?

– У Булавина в конторке и в кабинете главного артельщика. А чегой-то он лежит?

– Отдохнуть прилег, – пошутил Матвей.

Охранник почувствовал неладное, даже угрозу для себя. Убежал к проходной, судя по топоту. И оттуда стал свистком подавать сигналы, как дворники до Октябрьского переворота, когда требовалась помощь полиции. Матвей в комнату прошел, снял трубку, покрутил ручку.

– Девушка, дайте ПетроЧК, дежурную часть.

Телефонная связь через коммутатор. В трубке шорохи, щелчки, потом голос.

– Петровский у аппарата.

Обтекаемо, ни должности не назвал, ни организации.

– Митрофанов телефонирует. Нужна тревожная группа к пекарне «Красный коммунар». Тут двое холодных, один арестован, имею ранение.

– Понял, высылаю.

Однако на свистки охранника быстрее среагировали милиционеры, их отделение не так далеко оказалось. Прибежали двое, охранник их к складу повел, на ходу говоря о стрельбе. В склад охранник не зашел, а милиционеры вошли, держа револьверы в руках.

– Спокойно, товарищи! – крикнул Матвей. – Я сотрудник ПетроЧК! Один ко мне!

Для милиции ЧК – старший брат, они обязаны подчиниться. Когда милиционер подошел, Матвей представился:

– Митрофанов, начальник отдела по борьбе с контрреволюцией.

– Слушаю, товарищ Митрофанов!

Милиционер вытянулся, убрал оружие в кобуру.

– У меня травма руки, думаю – перелом. Осмотрите этого – жив ли?

Милиционер наклонился, прислушался.

– Дышит.

– Сейчас подъедут сотрудники ЧК, помогите перенести этого в машину. Будете охранять место происшествия.

– А те двое?

Милиционер показал на грузчиков.

– Они свое получили, отработанный материал. Если родня заберет для похорон – их дело.

Рука болела все сильнее. Хорошо, что тревожная группа быстро подкатила. Матвей коротко доложил о произошедших событиях.

– Мне в больницу надо, как и ему. Один пусть здесь останется, все же улики охранять надо – тридцать два мешка. Пустят их в дело пекари, даже без злого умысла, никаких улик не будет.

– Сделаем.

Милиционеры отнесли постанывавшего кладовщика в машину, уложили на заднее сиденье. Рядом с шофером устроился Матвей.

– В больницу.

– В какую?

– В Обуховскую.

Матвей прикинул, что она недалеко, на Обуховском проспекте. А еще – одна из старейших и, главное – является клинической, то есть базовой для медицинских институтов города, где работает профессура, высокий уровень медицинской помощи.

Пока ехал, припомнил свежие стихи поэта Маяковского, виденные вчера в газете.

И он тоже, как ассенизатор, борется со всяким… Доехали быстро, улицы пустынные. Сначала в приемном покое занялись Булавиным. Он без сознания, состояние тяжелое.

– Что с ним?

– Удар в живот.

Дежурный хирург осмотрел.

– Нужна операция.

– Оперируйте.

– Вы ему родственник?

– Я из ПетроЧК.

В подтверждение Матвей показал свои документы. Санитары увезли каталку с Булавиным. Что он сбежит, Матвей не опасался, состояние не позволит. Самого Матвея санитар провел в травматологическое отделение. Осмотр, потом репозиция обломков, гипсование. Гипс получился от запястья и немного выше локтя. И руку подвесили на косынку за шею. Вот уж не ожидал Матвей. Врач справку написал о полученной травме. Это уже для службы. На служебной машине вернулся в ЧК на Гороховую, два.

– Ты ранен? – удивился дежурный.

– Перелом. На складе на меня напали, двоих убил. В потасовке был травмирован, но нанес нападавшему пару ударов. Он госпитализирован в Обуховскую больницу, в хирургическое отделение.

– Приставить к нему конвой?

– Думаю, сегодня он точно никуда не сбежит. А утром, на пересмене доложишь.

– Так уже шесть часов, утро.

Оно так, но за окном, по ноябрю светлеет поздно. В Петрограде хорошо летом. Нет изнуряющей жары, с Финского залива веет морским бризом, давая освежающую прохладу. Но осень слякотная, зима холодная. И морской ветер уже не радует, он несет сырость. С крыш свисают и падают сосульки, на тротуарах скользко. А Матвей помнил, что в царское время дворники еще затемно чистили тротуары от снега, посыпали песком, и ходить было безопасно. А сейчас оскальзывались даже те, кто имел обувь с подковками.

Большевистской власти уже пять лет, но до уровня жизни и благоустроенности города при царском режиме еще очень далеко. Матвей мог сравнить объективно.

Матвей в своем кабинете дождался начала службы, прошел к начальству, доложил о происшествии, предъявил справку из больницы.

– Передай дела своему заместителю и лечись. Выздоравливай.

Начальник черкнул на бумаге несколько слов, протянул.

– Получи дополнительный паек для восстановления сил.

В хозяйственном управлении получил картонную коробку. Уже на квартире открыл. Неплохо! Две банки мясных консервов, три банки рыбных, крупа пшенная и лущеный горох, кулек сахара-рафинада.

Подумав немного, отправился на машине в Ольгино. Чего делать в пустой Петроградской квартире? Уж лучше с семьей. Да и воздух в Ольгино чище. В Петрограде от печных труб дымно.

В Ольгино по-деревенски тихо, уютно. В доме тепло от печки. Сначала домашние испугались, увидев Матвея с загипсованной рукой, но он солгал.

– Упал неосторожно, поскользнулся. Оказалось – перелом. Доктор сказал – три недели гипс носить надо.

Получился своеобразный отпуск. Матвей не отдыхал давно, еще с тех пор, как с трудом выбрался из Франции в Россию. Столько событий за это время произошло – другому на несколько жизней хватит. И для Матвея и для страны потрясения великие. Отоспался, а потом пошли разговоры с отцом. Обычно времени хватало только обсудить текущие события, поскольку приезжал вечером, а уезжал в обед следующего дня. И маме время уделить надо, и жене. Ныне она занята работой в подотделе по ликвидации неграмотности, и, похоже, занятие это ей нравилось.

Стали уединяться с отцом на втором этаже, говорить неспешно. Обычно Матвей затрагивал тему, а отец описывал ее с разных сторон – для страны, либо чем может грозить Матвею. Порой у Матвея складывалось впечатление, что отец ясновидящий, либо уже проживал эту жизнь, поскольку все его мысли, предположения сбывались в точности. Невозможно, даже будучи сильным аналитиком, так достоверно предсказывать явления. Не конкретно для их семьи, но для страны и города. Матвей старался запомнить, потому как поможет в службе. Понимал, что делиться этими знаниями ни с кем нельзя. Да и не было у него друзей, как до революции. Ныне же только знакомые – по службе или полезные – что-то достать, потому как все товары или продукты были в дефиците. Однажды речь о Ленине зашла.

– Дрянной человек! Ради своих амбиций и власти столько крови пролил! С начала века ни одна война столько жертв не принесла. Одно радует – недолго ему осталось.

Матвей хихикнул.

– Цыганка нагадала?

– В начале двадцать четвертого года умрет от своего застарелого сифилиса.

– Как? – ахнул Матвей.

– Сифилис головного мозга у него давно, еще с проживания во Франции. В начале века настоящий бич. Большевики болезнь вождя в секрете хранят. Однако посторонний человек может догадаться по лекарствам, поставляемым из аптек, там соли тяжелых металлов – ртути, висмута, мышьяка.

Для Матвея шок полнейший. За границей Ульянов-Ленин с женой был – Крупской, имел любовницу постоянную – Инессу Арманд, да еще ухитрился иметь связь с женщиной заразной.

– И чем это Ленину грозит? – спросил Матвей.