После завтрака следующим днем в палату вошел мужчина в голубом мундире. Сразу вспомнилась жандармская униформа.

– Добрый день! Я ваш коллега из Следственного комитета. Много времени не займу, доктор не разрешил, говорит – слаб. Один вопрос.

Следователь достал из кармана пакетик, показал Матвею.

– Узнаете?

– Пули от револьвера Нагана.

– Верно.

Пули были очень характерные, с ровным тупым концом. Пистолетные были с округлым носиком.

– Эти пули извлечены из вашего тела хирургом во время операции.

– Не могу знать.

– А как же, вы же без сознания были из-за ранений, из-за наркоза. Но вот странность. В вас стрелял сосед Василий из дробовика. И если бы хирург извлек дробь, картечь, пулю – я бы не удивился. Как вы объясните?

– Даже предположить не могу. Может, Василий снарядил их в охотничий патрон? Туда при желании хоть рубленые гвозди определить можно.

– Верно. Я бы не поверил, но свидетелей много, как в вас сосед выстрелил.

– Что с ним?

– За попытку убийства сотрудника правоохранительных органов сидит в следственном изоляторе. Дело-то простое, все на виду. Пьянство до беспамятства, как итог – стрельба по людям. Впереди суд, срок. Выздоравливайте, сотрудники желают вам быстрейшего выздоровления. Всего хорошего!

Кое-что начало проясняться, но уж больно фантастически все. Как он сюда угодил? Впрочем, после смерти отца и прочтения его записей удивление не было таким сильным.

Через несколько дней, когда окреп, попросил мед-сестричку помочь ему встать.

– Хочу в окно посмотреть.

– А сил хватит? Кабы хуже не было.

– Дойду, вы не беспокойтесь.

Опираясь на ее плечо, доковылял. На улицах снег, что ожидаемо. Но дома старые видны, что были на его памяти напротив Обуховской больницы. Только вдали что-то непонятное, высокое.

– Это что?

И пальцем показал. Пальцем тыкать нехорошо. Но Матвей помнил, что он вроде как из пролетариев, а не дворянин, простительно.

– Здание Лахта-центра, принадлежит Газпрому.

Что такое этот Газпром, Матвей не знал, но спрашивать не стал, постеснялся. Еще подумает медсестра, что он совсем дремучий, деревенщина неотесанная.

Когда оставался один в палате, старался припомнить все, написанное отцом. К сожалению, там все больше про политические события – кто правил, какие события в стране происходили – репрессии 1937 года, Вторая мировая война, двадцатый съезд партии, потом «демократизация», падение большевистской власти. А как реально народу живется, как изменился родной и любимый город – ни словечка. Отца можно понять – о сыне беспокоился, чтобы ошибок не допустил, не примкнул к троцкистам, да много от чего предостерегал. А Матвей не дожил до тех описанных событий. Отец перенесся в девятнадцатый век, а он из двадцатого в двадцать первый. Полная фантасмагория и бред! Никому нельзя говорить, иначе сочтут сумасшедшим. И Матвей молчал. Когда окреп немного, стал выбираться в коридор, общался с пациентами, в основном слушал. Телевизор в холле стоял. Для него – чудо, для остальных – вполне привычная вещь. А еще интересны были телефоны. Судя по тому, как ловко щелкали кнопками дети, сложного ничего не было. Это в его бытность телефоны были с проводами, из черного эбонита, тяжелые.

Настал день, когда его выписали. Приехали люди, называвшие себя его родителями, привезли одежду, пришедшуюся впору. Ехали на машине. Матвей жадно смотрел в окно – насколько изменился город, читал вывески, смотрел, как одеты. Машин на улице много, а лошадей нет вообще. Машины красивые и моторы не шумят, не чадят. А как подъехали, с Матвеем случился шок. Фурштатская улица, второй подъезд, третий этаж. Квартира, которую приобрел отец перед свадьбой и в которой несколько лет жил Матвей. Позже родители и жена проживали на даче в Ольгино.

– Сынок, с тобой все хорошо? – спросил «отец».

– Не приставай, видишь – для него трогательный момент. Можно сказать, заново родился, после ранения в себя прийти должен.

Матвей поднимался по лестнице медленно. Узнавал выщербинки на лестнице. Поприбавилось их, все же городу пришлось пережить блокаду. «Отец» дверь в квартиру открыл. Вошел Матвей и замер. Планировка не изменилась, а все убранство другое, от штор до дивана. Прошел в свою спальню. Перед окном стоит бюро, которое еще он покупал. Насколько он заметил, единственная вещь из его прошлого. Погладил ладонью, как будто приветствовал старого друга. Придется научиться жить в этом времени. Как-то же привык его отец, Павел? Чем он хуже? И в Ольгино надо съездить. Дачу проведать – уцелела ли? Могилу отца посетить. Сердце закололо. Мама наверняка умерла, и Сашенька должна была похоронить ее рядом с папой. Про судьбу Сашеньки даже думать не хотелось. Одни горестные воспоминания.

Шкаф распахнул, мундир свой увидел, какие носят в Следственном комитете. Он, конечно, здешних университетов не кончал. Но опыт есть, осилит. Как говорится, не боги горшки обжигают! Нужно быть достойным своего родителя.

© Корчевский Ю. Г., 2016

© ООО «Издательство «Яуза», 2016

© ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Михаил с завистью посмотрел в небо на едва видимый в вышине самолет и инверсионный след за ним. Летают же люди – не то что некоторые. Он со злости пнул колесо «Ан-2», или «кукурузника», как прозвали его в народе. Летчики и техсостав называли его более ласково – «аннушка». Самолет-то хороший был, когда выпускаться начал после войны в 1947 году.

Теперь уж и не выпускают в России, однако клоны его продолжают появляться в Китае, да и в Польше не так давно сняли с производства «Ан-3» – тот же «Ан-2», только с турбовинтовым двигателем.

Ничего, будет еще и на его улице праздник. Только вот дернул черт его влезть в авантюру, что навязал ему начальник авиаотряда Сергей Николаевич Тутышев.

А как радужно все начиналось! Еще в школе, в родных Ессентуках, Михаил ходил в местный аэроклуб ДОСААФ, впоследствии – РОСТО, занимался парашютным спортом. А потом – почти трехгодичное обучение в Краснокутском летном училище, что в Саратовской области, на отделении производства авиационно-химических работ. В просторечии – сельхозавиация.

Попал он на учебу как раз в годы разгула «демократии» – лихие девяностые, когда к власти пришли люди недальновидные, решившие, что на их век летчиков в стране хватит. Вот и сократили численность курсантов, урезали бюджет. Бензина не хватало, едва удавалось наскрести необходимые для выпуска из училища шестьдесят часов налета, да и то большей частью – на «Як-18Т», поскольку выходило экономнее, чем на «аннушке». И самолеты наши, российские, почти перестали выпускать. Авиафирмы перешли на закупку и лизинг потрепанной зарубежной авиатехники, этакого секонд-хенда.

Михаил попал на работу в Брянский авиаотряд, где отлетал в правом кресле второго пилота три года, набирая необходимый налет в тысячу часов. Переучился на командира. Мечта о большом самолете стала ближе. Только и служба поднадоела. Прилетел в колхоз, погрузчиком зальют жидкие удобрения или ядохимикаты – взлет. На пятиметровой высоте, едва не задевая верхушки деревьев, опыляешь участок. Потом посадка, снова загрузка удобрениями и новый взлет, пока не обработаешь норму – двести пятьдесят гектаров за день. А потом и колхозы стали нищать, превращаясь в акционерные общества, сельхозартели или сельхозпредприятия. Платить за авиаобработку стало нечем, работы поубавилось. Старые летчики выходили на пенсию, самолеты списывали из-за износа, авиаотряд потихоньку таял, как мартовский снег на солнце. Перебивались разовыми заказами – груз перевезти, людей перебросить. Из-за нехватки вторых пилотов командирам с большим налетом разрешили летать в одиночку.