В этот же день в Москве началось формирование народного ополчения.

По радио не говорили о больших потерях с нашей стороны. Но любой человек, слышав сводки, в которых ежедневно перечислялись новые направления и города, понимал – наша армия отступает, немцы рвутся к Москве. Илья знал, чем всё кончится. Но каково это было слышать народу, армии? Немцы тоже несли тяжёлые потери, командованием вермахта не предполагавшиеся. За период с 22 по 30 июня потери немцев убитыми и ранеными составили 41087 военнослужащих, среднесуточные – 4565 человек, фактически два полка в день.

Остаток дня и ночь провёл в грузовике. Тяжёлые мысли посещали. И о положении в стране, об отступающей Красной армии и о себе. Провизии осталось на два дня, часть консервов он оставил у моста, на лёжке. Значит – добывать надо. А ещё оружие. Есть «ППШ», или «папаша», как его называли красноармейцы. Но к нему один магазин. Хоть и на семьдесят патронов, но это на несколько минут боя, учитывая высокую скорострельность автомата. И пополнить боезапас негде. Надо захватить у врага его оружие. А ещё хотелось помыться, пока не завелись вши, этот бич всех войн.

Утром пасмурно, не хотелось выбираться из кабины, но надо. Отправился к деревне Мамоны, где рацию добыл, убив диверсантов. На грузовике оттуда путь коротким показался, а сейчас уже час шёл, а деревни не видно. Впереди какое-то движение послышалось. Кабан? Так распугала их война, в лесах зверья не осталось. Встал за дерево, затвор на «ППШ» взвёл осторожно, чтобы щелчка неслышно было. Постоял, пытаясь понять – кто двигался и в каком направлении. Пять минут прошло, десять. Если бы зверь был, учуял уже Илью, ушёл. Тишина. Илья решил, что почудилось, мало-ли ветерком листву шевелило или ёжик пробежал? Хотя этот зверёк ведёт ночной образ жизни. И вдруг едва слышный плач, похоже – детский. Да и не плачут мужики. Держа наготове автомат, перебегал от дерева к дереву, выбрался к кустам у полянки. Почти посередине молоденькая девушка в военной форме на коленях стоит, склонясь над военным. То, что военный – сомнений не вызывало, видны ноги в хромовых сапогах и галифе защитного цвета. Чего она ревёт? Или умер боец? Да не боец, у него ботинки с обмотками, в лучшем случае кирзачи. У младших офицеров сапоги яловые, у старших офицеров хромовые. Илья сделал несколько шагов, как умел – неслышно, кашлянул, чтобы не испугать. А всё равно девушка вздрогнула всем телом, резко повернулась, глаза от испуга расширились.

– Не бойся, я свой! Сержант Сафронов.

– Фу! Напугал.

Девушка как-то обмякла. Илья опустил автомат, поставил его на предохранитель, приблизился. Перед девушкой лежал на плащ-накидке командир, судя по четырём шпалам на петлице – полковник. Голова забинтована, кровь через бинты проступила, дышит тяжело. Картина понятная, неясно только, как они сюда попали? Дороги поблизости нет, в девчонке пятьдесят килограмм живого веса, а полковник крупного телосложения. Сама тащила? Представить невозможно.

– Ты как сюда попала?

– Ногами! – осерчала девчонка.

– А раненного кто нёс?

Девушка отвернулась, засопела, потом заплакала. Сначала тихо, потом в голос. Илья ей рот ладонью зажал.

– Тихо, тихо, беду накличешь. Успокойся.

Девушка к Илье прижалась, плакала, но уже беззвучно, только плечи тряслись. Когда девушка успокоилась, Илья спросил.

– Откуда раненого несёте?

– Из-под Кривска. Снаряд в наш грузовик попал.

Илья прикинул, получалось километров двадцать с гаком.

– И ты одна? – поразился он.

– Не, нас трое было, два бойца и я.

– А они где?

– До вчерашнего дня командира они несли, а после ночёвки исчезли. Я одна тащила, пока силы были.

Вот же суки! Мужики, а раненого командира на девчонку бросили. Не по уставу, не по совести.

– Тебя как звать-то?

– Марина, я машинисткой при штабе полка была.

Господи! Да эта девчонка духом выше бойцов оказалась, чтоб им пусто было. Илья раздумывал, что предпринять можно. Ранения в голову всегда серьёзные и помощи требуют квалифицированной. Тут не просто хирург нужен, а нейрохирург. Такие только в крупных госпиталях бывают. А вокруг лес, даже бинтов взять негде. Девушка его молчание расценила неправильно, отстранилась.

– Тоже уйти хочешь?

Слёзы на её глазах мгновенно высохли.

– Выбрось из головы дурные мысли. Немцы уже под Бобруйском и Борисовом, где линия фронта я не знаю, да и есть ли она? Полагаю, до ближайшего госпиталя километров сто, да и то по прямой.

В глазах девушки растерянность.

– Предлагаю его в село определить, тут недалеко есть – Мамоны называется. Повезёт если, выживет. Добрые люди найдутся, приютят. И тебе лучше в селе остаться. Ты девушка, подберут тебе платьишко, за местную сойдёшь, немцы не тронут.

Девушка задумалась, голову опустила. А какие варианты?

– С раненым – согласна. А в селе не останусь.

Ну, это ещё поглядеть надо. Главное сейчас – раненого в селе оставить. При ранениях в голову, да и не только туда, покой нужен. Илья автомат на шею повесил, зашёл с головного конца плащ-накидки. Со стороны ног нести полегче.

– Тогда берись, понесли.

Подняли. Ох, тяжёл полковник, восемьдесят кило точно будет, если не больше. Даже Илье, привыкшему к нагрузкам, тяжёлому рюкзаку за спиной в спецоперациях, и то тяжело. А девушка молчит. Метров триста прошли, Марина сказала.

– Не могу больше, передохнуть надо.

Э, такими темпами они до вечера до села идти будут, а выхода нет. Полковник застонал. Девушка по щеке его погладила.

– Плохо?

А раненый дёрнулся, захрипел и затих.

– Чего это он?

– Отошёл.

Илья попытался нащупать пульс. Нет его, и дыхания тоже нет. Илья нож вытащил.

– Ты чего? – испугалась девушка.

– Похоронить надо, не бросать же.

Илья ножом принялся рыхлить землю, отбрасывал её в сторону. Долго рыл, а яма получилась неглубокой, немногим больше полуметра. А лопаты нет. И так уже ногти о корни деревьев сорвал. Расстегнул на умершем карманы. Надо документы достать, при случае передать своим. Чтобы не без вести пропавшим был, а умершим от ран. Документы достал – удостоверение личности, партбилет, аттестаты. А пальцами нечто странное ощутил. Вроде под гимнастёрку пододето что-то. Так не зима же. Воротник гимнастёрки на убитом расстегнул, показалась красная ткань. Уже без церемоний расстегнул на полковнике ремень, задрал гимнастёрку. Грудь и живот полковника знаменем обёрнуты и бечёвкой перевязаны. Вот это да! Знамя части – как символ воинской чести, душа части. Если есть знамя, но личный состав погиб, сформируют заново. А коли утеряно, утрачено, а хуже того – в руки противника попало, расформируют часть, даже если не все военнослужащие погибли. Знамя части для любого воина – святыня! Илья знамя с тела полковника снял. В руках нести? Отложил в сторону. Вдвоём с девушкой тело в плащ-накидку завернули, на которой его несли. С трудом опустили в могилу, принялись зарывать. Да быстро руками не получается. Потом Илья ногами рыхлую землю утоптал, чтобы зверьё не разрыло. Не так бы полковника хоронить следовало. Но скольких наших убитых бойцов уже Илья видел, которые неупокоенные лежат там, где их смерть застала. Постояли у могилы несколько минут. Молитву прочесть? Так умерший коммунистом был. В Бога не верил. Траурную речь? При одном-то служащем? Пафосно и неуместно.

У девушки слёзы по щекам катятся. Илья предложил.

– Идём, в село провожу.

– А с тобой? Ты же к своим пробираться будешь, возьми меня.

– У меня другие планы, Марина.

– Немцам сдашься? – вскипела девушка.

– Типун тебе на язык! Зачем топать сто километров к своим, чтобы врага бить? Враг – он уже здесь!

– И я с тобой.

– Не женское это дело. В лесу ни казармы, ни бани нет и с харчами туго.

Доводы подействовали или сама Марина поняла, что жить в лесу тяжело, но головою согласно кивнула. У Ильи от сердца отлегло. В напарнике он уверен должен быть на все сто процентов. А девушка обуза, за ней приглядывать надо.