Я дополз до окопа, вернул саперную лопатку, за ремень вытянул из окопа винтовку. Только четыре патрона в ней, но все же не безоружен. На войне солдату без оружия остаться – самое последнее дело.

Когда начало смеркаться, пехотинцы покинули окопы и собрались в лесу. Третья часть их была ранена: у кого рука была забинтована, у кого – голова. Но все при оружии. Старшина даже «максим» прикатил.

Один из бойцов не выдержал:

– Старшина, да брось ты эту бандуру – все равно ведь патронов нет, мешать только будет.

– Казенное имущество, как же его бросить? На мне числится.

– Если так рассуждать, то вон танкист должен за собой танк сгоревший тащить.

– Разговорчики, Крылов! Местность кто-нибудь знает?

Все переглянулись, помолчали.

– Так, понятно. И карты нет.

– Зачем тебе карта? – вмешался я. – Идем на восток, мимо своих не промахнемся.

– Верно, конечно, только непонятно – где немцы и где наши.

– Эка, хватил! Где сейчас немцы, и в генштабе небось досконально не знают. А в нашем случае самый хороший вариант – языка взять, да не простого, а как минимум офицера с картой.

– Кто ж его брать будет? У меня не все с винтовкой толком обращаться умеют, а ты – «языка»!

– Тогда идем.

– А пулемет куда?

– Коли бросить жалко – закопай.

Было видно, что старшина колеблется. Бросить жалко – казенное имущество; тащить с собой – груз уж очень обременительный, почитай, три пуда бесполезного железа, поскольку патронов нет. У каждого бойца боезапас – только то, что в магазинах винтовок, подсумки пустые.

Хозяйственная жилка перевесила.

Старшина вытащил из чехла саперную лопатку, сноровисто вырыл небольшую яму, быстро разобрал пулемет на три крупные части – станок, тело и щит, уложил в яму и присыпал землею.

– Думаю, погоним немца вскоре, тогда и откопаю, – успокоил себя старшина. Повернулся к нам: – Идем цепочкой по одному с интервалом пять метров. Не отставать.

И первым пошел по лесной тропе.

Взошедшую луну периодически закрывало тучами, идти было тяжело – ноги цеплялись за коряги, кочки, траву. Чем дальше отходили мы от брошенных позиций, тем гуще становился лес. Ветки в темноте так и норовили хлестнуть по лицу. Хоть глаза и привыкли к темноте, нам все равно приходилось напрягать зрение и слух, чтобы не потерять из вида идущего впереди.

Так шли мы часа два, но не думаю, что преодолели больше пяти-шести километров.

На привале я подошел к старшине:

– Давай на дорогу выходить, она правее идет. За ночь по ней дальше уйти можно.

– А вдруг немцы?

– Ночью немцы спят. Да и человека вперед послать можно – метров за сто от основной группы. Случись чего, упредит заранее, чтобы все под удар не попали.

– Разумно. А кто первым пойдет?

– Да хоть бы и я.

– Договорились. Будем выбираться на дорогу.

Немного отдохнув, мы стали забирать вправо, пока не

вышли на дорогу. Была она пустынна, вся в воронках от бомбежек, дорожное полотно покромсано гусеницами танков. Но идти по ней было несравненно легче, чем по ночному лесу.

Я выдвинулся вперед и шел в одиночестве, больше прислушиваясь, потому как видно было на расстоянии не более двадцати шагов.

Шли мы таким образом часа два, как вдруг я заметил блеснувший впереди огонек. Лучик фонарика или неосторожно включенная фара, но я бросился в кювет и трижды коротко свистнул.

Через несколько минут ко мне по обочине подобрался старшина:

– Чего тут?

– Огонек впереди мелькнул. Непонятно – наши или немцы.

– Ага, понял. С дороги в лес уйти надо, до утра немного осталось. Отдохнем, а рассветет – увидим.

– Так же думаю.

– Тогда в лес, танкист.

Я направился перебежками в темнеющий совсем рядом лес, старшина – назад, к бойцам. Встретились уже под покровом деревьев.

– Краснов! На опушку, будешь в охранении. Всем остальным – отдыхать до утра.

Все с удовольствием улеглись – кто где. Ноги уже гудели от ходьбы, в животе бурчало, нестерпимо хотелось есть. Сон сморил быстро.

Нас разбудил натужный рев моторов. От опушки, пригибаясь, прибежал Краснов:

– Товарищ старшина! Немцы!

– Чего орешь? Говори тише!

Старшина, пригнувшись, метнулся к опушке, я – за ним. Упали, укрывшись за соседними деревьями. К нам по дороге подходила колонна танков и бронемашин.

– Немцы! Сколько же их! – прошептал старшина.

Колонна казалась нескончаемой. Мимо нас давно уже

прогромыхали первые танки, а конца колонне, насколько хватало глаз, не было видно. Черт, силища прет!

Мы отползли подальше в лес, к своим.

– Уходим глубже в лес и идем параллельно дороге, – скомандовал старшина.

Так и пошли – по рощицам, оврагам, перебираясь через небольшие речушки. В отдалении слева погромыхивали пушки.

Мы миновали густой лес, вышли на опушку и остановились, осматриваясь. Вроде никого.

– Танкист, бери пятерых бойцов и перебежками – к тому лесу.

Впереди, через кочковатый луг, виднелся лес, его пересекала малоезженая грунтовка.

Старшина отсчитал пятерых солдат.

– Ну, давайте. Потом и мы – малыми группками.

Мы побежали через луг.

Я озирался по сторонам, но судьба нам благоволила, и мы достигли леса беспрепятственно.

Я встал на опушке леса и махнул рукой. От основной группы, скрытой за деревьями, отделились еще пятеро и побежали к нам. Вроде и недалеко, но по кочкам, и трава высокая. Я пока добежал, запыхался.

И эти добежали благополучно – упали среди деревьев, жадно хватая воздух пересохшими ртами.

Я снова подал сигнал рукой. Не знаю уж, почему, но на этот раз побежали все оставшиеся. Я четко видел старшину – он единственный был в фуражке.

Едва бегущие добрались до середины луга, как раздался треск моторов, и на луг по грунтовке въехали немецкие мотоциклисты. Шесть мотоциклов, на каждом – два мотоциклиста: один – за рулем, второй – в коляске, за пулеметом. Твою мать! Что можно сделать с десятью винтовками против шести пулеметов на открытом месте?

Пулеметчики с ходу открыли огонь, и среди бегущих появились убитые. Остальные залегли, послышались редкие винтовочные выстрелы.

Немцы разделились на две группы и стали обходить лежащих с двух сторон, поливая их из пулеметов. Впрочем, к группе старшины они не спешили приближаться. Как же выручить его и бойцов?

– К стрельбе приготовиться! По мотоциклистам – огонь!

Я поймал на мушку сидевшего в коляске пулеметчика –

он сейчас опаснее водителя. Нажал на спуск. Рядом громыхнули еще выстрелы. Немцы не ожидали удара в спину. Из трех мотоциклов, бывших к нам ближе всего, один перевернулся, на втором был убит пулеметчик. Третий мотоциклист рез-

ко развернулся, и пулеметчик дал по лесу длинную очередь. Справа от меня вскрикнул раненый.

Я встал за дерево, положил винтовку на ветку и тщательно прицелился. До мотоцикла было метров сто. Выстрел! Пулеметчик дернулся, завалился набок, ствол его МГ задрался вверх.

Я передернул затвор и начал выцеливать мотоциклиста, но меня опередили. Рядом ударил выстрел, и мотоциклист упал грудью на бензобак.

И тут меня удивил старшина. Пока мы стреляли по немцам, он незаметно подобрался сзади к мотоциклистам, вскочил и, петляя, помчался к мотоциклам. Трое мотоциклистов, преследовавшие наших бойцов слева, открыли отчаянный огонь по старшине.

Каким-то чудом он сумел добежать до мотоцикла, укрылся за коляской, развернул пулемет и открыл по немцам пулеметный огонь. Молодец, старшина! Причем огонь меткий, хотя я и не был уверен, что он знаком с немецким пулеметом.

Опомнившиеся гитлеровцы тем временем уже пытались отвечать старшине пулеметными очередями.

– Чего рты раззявили? Огонь по мотоциклам! – крикнул я бойцам.

– Нечем, патронов нет!

У меня оставалось еще два патрона. Я прицелился в самого дальнего пулеметчика. До него было метров триста. Далековато… Но в училище я считался неплохим стрелком, даже в соревнованиях участвовал.