Мы беспрепятственно вернулись на свои позиции. Выбрались из танка, отдышались от порохового дыма, отплевались. Все-таки хорош наш Т-34, но вентиляция в нем плохая. После интенсивной стрельбы дышать просто нечем. И в то же время на июль тысяча девятьсот сорок первого года это – самый быстрый, с толстой броней и отличной пушкой танк. Думаю, будь у нас Т-26 или Б Т, мы бы не отважились на такую вылазку.

К нам подошел старшина в пыльном выцветшем обмундировании:

– Ну вы, танкисты, рисковые ребята! Видел я ваш рейд!

– Никак, не понравилось?

– Какое там! Вы бы и без нашей поддержки, одни бы справились.

– Не, пулеметчик с «максимом» вовремя поддержал, здорово германцев прижали.

– Я тот пулеметчик и есть! Старшина Никифоров из тридцать второго стрелкового полка. В действующей армии еще с финской.

– Молодец, старшина! Кто у вас в пехоте командир?

– Я и есть командир. Старше по званию нет никого. Два лейтенанта у нас было. Одного пулей сразило, второго – при бомбежке. Я чего к вам пришел – патронами небогаты?

– Алексей, отдай старшине полцинка.

Алексей с недовольным видом, кряхтя и страдальчески

глядя на меня, отсыпал старшине в подол гимнастерки пачки с патронами.

Когда старшина ушел, я спросил у Алексея:

– Чего жмешься, одно дело делаем?

– Если тылы отрезаны и немцы сзади, подвоза боеприпасов не будет. Осталось два полных диска и снаряды – в основном бронебойные, фугасных – только два.

Вот те раз!

– Снаряжай, что в цинке осталось, в диски.

А тут еще Петр «обрадовал»:

– Командир, горючки третья часть бака осталась, если ехать по дороге – километров на сто. А если поле месить, как сегодня, на один бой.

Совсем хреново.

Пока Алексей снаряжал диски, я пошел в лес, на место стоянки танка комбрига. Пошарил вокруг – ничего. Пошел в глубь леса. Ведь притаскивали же полевую кухню трактором, может, хоть бочка с соляркой найдется?

Ни бочки, ни канистры не нашлось, зато у разбитой телеги нашел разбитый ящик с двумя снарядами. Так под мышками их и принес.

Хотелось есть, но, кроме нескольких ржаных сухарей, ничего больше не нашлось. Поделили их по-братски, захрустели.

– Надо было с комбригом в тыл уходить, к своим прорываться, – сказал Алексей. – Все-таки два Т-34 – сила! Прорвались бы!

– А ты уверен, что комбриг сейчас у своих, прорвался? Может, сожженный стоит?

– Волков бояться – в лес не ходить.

– Кто их боится? Сегодня мы сами немцев попугали, думаю, долго теперь не сунутся.

– Они-то не сунутся, – рассудил Петр, – а самолеты свои точно пришлют. Надо танк в сторону отвести или в глубь леса да ветками забросать.

Как в воду глядел! Только мы отогнали танк подальше в лес и забросали его ветками, как появились Ю-87. Я уже слышать их моторы не мог – тошнило от злобы и бессилия.

Они старательно проутюжили позиции пехотинцев и опушку леса. Вовремя догадался Петр танк отвести; надо бы мне первому додуматься – а еще командир!

Но все когда-нибудь заканчивается – закончилась и бомбежка. Нас она, впрочем, не коснулась – досталось пехотин-

цам. И, как у немцев было заведено после бомбежки или артиллерийского налета, они пошли в атаку. Где уж они солдат смогли найти после нашего опустошительного рейда, ума не приложу. Впрочем, цепь наступающих была реденькой.

Мы выехали на опушку, чтобы поддержать пехоту в отражении атаки. И тут немцы нас подловили. Умнее ли они оказались, хитрее ли, но мы попались.

Едва танк выехал из леса, как раздался страшный удар в корпус, двигатель заглох, потянуло дымом. В голове стоял звон, из носа пошла кровь.

– Эй, парни? – Я не услышал собственного голоса.

Пригнувшись, я заглянул в отделение управления.

Снаряд угодил в лобовую броню, выломав из нее изрядный кусок. Оба – и Петр и Алексей – были убиты. Не надо было даже пульс щупать – уж слишком обширны и страшны были раны.

Я сполз к Петру, откинул нижний люк и подтащил к нему его бездыханное тело. Сам же выбрался через башенный люк. Как я пулю при этом не схлопотал, удивляюсь. Вероятно, меня закрыл дым, валивший из люков и смотровых щелей.

Я скатился на землю и вытащил из люка тело деда. Узко под танком, тесно.

Сжав зубы, ползком, я упорно тащил тело подальше от танка. Метров через пятьдесят я оставил Петра на земле и только хотел вернуться за телом Алексея, как танк вспыхнул. Пламя мгновенно охватило машину, повалил черный густой дым. Какое там «вытащить», когда даже на расстоянии чувствовался нестерпимый жар!

Я бросил взгляд на Петра:

– Ты полежи, дед, я сейчас.

Я, пригибаясь, побежал, потом, упав на землю, пополз к пехотинцам. Из окопов по наступающим цепям врага раздавались редкие винтовочные выстрелы.

Я скатился в окоп полного профиля. Сидевший в нем боец дернулся, увидев меня:

– Жив, танкист? А мы уж думали – вы все сгорели.

Он повернулся к немцам, прицелился, выстрелил и передернул затвор.

– Помогай, видишь – немцы прут.

А у меня и оружия при себе нет. Трофейный пистолет – и тот в танке остался.

– В соседнем окопе убитый лежит, возьми его винтовку, – посоветовал боец.

Я переполз в соседний окоп, высвободил из рук убитого – молодого бойца – винтовку, клацнул затвором и осторожно выглянул из-за бруствера. До немцев не так и далеко – метров сто – сто пятьдесят.

Я выбрал цель, поймал ее на мушку и выстрелил. Что за черт? Немец как шел, так и идет! Из соседнего окопа до меня донеслось:

– Прицел поставь!

И точно: не посмотрел сразу – хомутик прицела на тройке стоит.

Я выставил его на единичку, вновь прицелился, выстрелил. Немец упал. Контузило меня, что ли, – сразу не посмотрел…

Я сделал еще два выстрела, а потом затвор сухо клацнул. Отвел его назад – магазин был пуст. Нагнулся, обшарил подсумки убитого – пусто.

Я повернулся в сторону соседнего окопа:

– Сосед, подкинь патронов.

– Держи. Учти – больше нет, экономь.

Я вставил обойму в затворную коробку, большим пальцем вдавил патроны в магазин. Пять патронов – не густо. Выбрал цель. Мушка подрагивала, глаза заливало потом. Я сбросил танковый шлем, рукавом вытер пот. Теперь лучше видно. Снова тщательно прицелился, выстрелил – и еще один враг упал.

Справа ударил «максим». Как вовремя!

Пулеметчик бил короткими экономными очередями, но очень точно. Немцы залегли, потом отползли назад.

– Эй, друг! Лопатки не найдется?

Боец перекинул ко мне маленькую саперную лопатку в брезентовом чехле.

– Окоп расширить хочешь?

– Нет, своих похоронить.

Я пополз назад. В лесу встал и направился к танку. Он уже догорел – только чадил.

Я оттащил тело деда подальше в лес, выкопал неглубокую – в метр – могилу. Копать среди корней деревьев маленькой лопаткой было неудобно, пот заливал глаза. Вроде готово.

Я вытащил из кармана гимнастерки документы Петра – красноармейскую книжку, письмо и медальон. Вдруг из письма выпала небольшая фотография. На ней бабушка, молодая

еще. Я сразу узнал фотографию – видел дома такую же, только побольше. На глаза навернулись слезы.

Я подошел к бывшей стоянке, нашел моторный брезент, завернул в него тело и с трудом опустил в могилу.

– Прости, дед, не смог уберечь. Да и сам теперь не знаю – останусь ли жив.

Засыпал могилу землей, утрамбовал ногой. Из двух веток сделал подобие креста и воткнул в землю. Осмотрелся вокруг, пытаясь запомнить место. Я еще вернусь сюда, Петр…

Его документы сунул к себе в нагрудный карман. Подобрал лопатку и уже направился было к пехотинцам, как на опушке леса встретил старшину-пулеметчика.

– Жив, танкист?

– Я-то жив – экипаж погиб.

– Жаль, геройские были ребята.

Старшина помолчал:

– Что дальше делать думаешь, танкист?

– А ты?

– К своим пробираться надо. Патронов нету, да и людей едва ли два десятка осталось. – Старшина снял пилотку, вытер пот.

– Тогда я с вами.