Снизу к самолету потянулись трассирующие очереди. Михаил заложил левый вираж со снижением высоты – видимо, солнце дало блик на козырьке или винте.

Женщина на крыле от страха взвизгнула. Конечно, ей приходилось туго – в полуметре от головы сверкал винт, била сильная воздушная струя, в уши грохотал выхлопными газами двигатель. А тут еще Михаил виражи закладывает. Он и не хотел бы пируэты в воздухе выписывать, а приходится. Лишь бы скорость не упала, тогда одно неосторожное движение рулями может привести к срыву в штопор. Вывести из него перегруженную машину с нарушенной центровкой трудно, а может быть, и невозможно. «У-2» из штопора выходил легко – на «раз-два», но делал это в штатном режиме, без асимметричного перегруза.

Кое-как, то добавляя газ, то сбрасывая его, когда температура масла поднималась до критической, Михаил дотянул до аэродрома. Теперь бы еще на полосу попасть.

– Василий, быстро курс!

А штурман уже готов докладывать:

– Семь градусов вправо!

Медленно сбрасывая газ, Михаил планировал, находясь в страшном нервном напряжении. Если не дотянет до полосы, добавлять газ, исправляя ошибку, будет поздно – перетяжелен самолет, на второй круг не уйдет. Значит, садиться надо с первого захода, второй попытки может не получиться. Помогало еще то, что темнота рассеялась, стало хоть что-то видно.

Михаилу удалось посадить самолет – на основное шасси, потом уже опустил хвост. Получилось мягко, осторожно – даже бережно. Уже в конце пробега выключил зажигание и перекрыл бензокран. По инерции направил самолет ближе к санчасти.

На стоянках многие видели, что с самолетом что-то не так: на центроплане слева темнеет фигура, из задней кабины две головы торчат. К самолету рванули механики, техники, прибористы и отлетавшие пилоты, которые еще находились у своих самолетов. Из санчасти, почуяв неладное, выбежал фельдшер – не каждый день самолеты к ним подруливают.

Михаил выбрался из кабины на крыло, отстегнул на летчице ремень, которым она была пристегнута к растяжке.

– Вставай, прибыли. Багаж только не забудь, – пошутил он.

Но женщина обеими руками вцепилась в стойку тахометра, торчавшую из центроплана. Пересохшими губами она прошептала:

– Руки… помоги… отцепить.

Михаил по-одному разжимал пальцы, онемевшие от мертвой хватки. Досталось ей. Конечно, страшно было, иной мужик на ее месте штаны бы обмочил.

Михаил помог ей слезть с центроплана, буквально стащив на землю за ноги. А с другой стороны самолета набежавший люд вытащил тело раненой летчицы. Уложив ее на носилки, они бегом кинулись в санчасть.

Только теперь почувствовав невероятную усталость, Михаил сбросил с себя телогрейку и без сил опустился на землю, прислонившись спиной к колесу шасси. Он тут же ощутил странный холод во всем теле, и когда стал ощупывать одежду, понял, в чем дело – гимнастерка под телогрейкой была насквозь мокрой от пота.

Из кабины вылез Василий, размял затекшие суставы.

– Вроде легкая, а все колени отсидела, – посетовал он.

– Не жалуйся, вон какая девушка у тебя на коленях сидела, – пошутил кто-то из техников.

Увидев неладное, к самолету подошел командир полка. Все вытянулись по стойке «смирно», к майору шагнула летчица:

– Товарищ комполка! При выполнении боевого задания была сбита и села на вынужденную посадку на оккупированной территории. Самолет сгорел. Штурман Климук ранена. Рядом с нами сел «У-2». Фамилию летчика не знаю. Он нас вывез с места посадки, – четко доложила она.

– Ну-ка, ну-ка, кто у нас герой?

Майор обвел взглядом собравшихся. Все как-то подались назад, и получилось, что Михаил с Василием оказались впереди.

– Из штрафной эскадрильи? – сразу понял майор.

– Так точно. Пилот красноармеец Борисов.

– Штурман-бомбардир красноармеец Антонюк.

– Благодарю за службу!

– Служим Советскому Союзу!

– Товарищ майор! Разрешите обратиться! – нарушила внезапно наступившую тишину женщина-пилот.

– Обращайтесь!

– Поступок и в самом деле геройский, наградить бы их, – выступила вперед спасенная летчица.

– Не могу, Лебедева, – штрафников к наградам представлять не положено.

– Тогда срок скостить, – не унималась женщина.

– Тоже не в моих силах. Их трибунал приговорил, и я решение трибунала изменить не вправе.

Женщина от досады закусила нижнюю губу.

– Хлопцы, как же вам это удалось? – полюбопытствовал майор.

Желая услышать из первых уст историю невероятного спасения женщин-пилотов, летчики и техсостав, свободные от полетов и работы, придвинулись поближе.

– Это штурман у меня молодец – глазастый, – сказал Михаил. – Он заметил, что самолет лежит на земле и хвост у него горит. Я и сел. А остальное вы уже знаете.

– Да спасенных мы видели, а как тебе в голову пришло летчицу на центроплане положить?

– Ну не бросать же у немцев боевого товарища! Тем более что они на мотоциклах к месту вынужденной посадки уже ехали, и времени долго раздумывать у нас просто не было. Раненую – ту сразу во вторую кабину определили, к штурману. А пилота пришлось поясным ремнем к растяжке пристегнуть, чтобы ветром с крыла не сдуло. И потихоньку – на аэродром. Одно плохо было: двигатель в полете грелся, думал – не дотяну.

Окружающие слушали с интересом. Рассказ поучительный, тем более что и в дальнейшем такие знания могут пригодиться.

Внезапно летчица всплеснула руками.

– Ой, надо же узнать, как там Татьяна!

В голове у Михаила вдруг сверкнула догадка. А не те ли это летчицы, с которыми он познакомиться хотел, да они его отшили? У раненой лицо в крови было, да и темно – сложно узнать. А вот пилот… Но женщина уже повернулась и побежала в санчасть.

Механики подхватили самолет за хвост и покатили его на стоянку.

Летчики окружили Михаила и стали расспрашивать, как себя вел самолет в воздухе, – зашел чисто профессиональный разговор. Как водится, начали рассказывать разные случаи. Поговорив с полчаса, стали расходиться, а Михаил с Василием направились в столовую – надо было завтракать и спать.

Через час аэродром как будто вымер – ведь летчики и техсостав трудились ночью и отсыпались днем.

Михаил спал на стоянке, на чехлах – нравилось ему отдыхать на природе. Воздух свежий, не то что в казарме: пахнет гуталином, хлоркой и еще бог знает чем – чем-то казенным. Да и мужики храпят во сне так, что стекла дребезжат. Попробуй тут усни.

Проснулся он ближе к вечеру от ощущения, что кто-то стоит рядом. Открыл глаза и увидел перед собой женщину-пилота. Заметив, что Михаил проснулся, она улыбнулась:

– Ну и здоров ты спать, летчик. Я уже с полчаса здесь стою, все не решаюсь тебя разбудить.

– А чего меня будить – сам проснулся.

Михаил встал, руками растер лицо. Да и лежать, когда женщина стоит, как-то неудобно.

Летчица протянула ему руку для рукопожатия.

– Лебедева.

– Я уже знаю – майор говорил.

– А вас как? Должна же я знать, как зовут моего спасителя.

– Красноармеец Борисов, – официально представился Михаил.

И после секундной задержки добавил:

– Штрафник, уголовник и трус, а еще человек непорядочный, поскольку летаю не на истребителе или бомбардировщике, а на «У-2».

Щеки Лебедевой вспыхнули багрянцем, видно было, что она хотела ответить колкостью, но не нашлась что сказать, и потому, немного невпопад и запинаясь, проговорила совершенно неестественную в таких случаях фразу:

– Меня Верой зовут.

– Меня Сергеем, – ответил Михаил. – Да вы садитесь. – Он галантно указал на самолетные чехлы, с которых только что поднялся.

Летчица уселась. На этот раз она была без комбинезона – в гимнастерке и юбке. Михаил увидел капитанские петлицы и поблескивающий на груди орден Красной Звезды. Не то что у Михаила: на застиранной гимнастерке – ни одной награды, и голубые петлички девственной чистоты – рядовой.

– Как там раненая?

– В себя пришла. Порезов и ушибов много, сотрясение головного мозга к тому же. Но доктор сказал – молодая, организм сильный – поправится.