Михаил заложил вираж – надо домой возвращаться.

В пылу боя они и не заметили, как другой «У-2» исчез из поля зрения.

Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.

– Погляди слева, по-моему – самолет на земле горит, из наших.

Михаил повернул голову. Внизу, на земле, в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как он только углядел?

На поле лежал скапотировавший «У-2». Винтом в землю, хвост – в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным – видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно – авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь. Не тот ли это «У-2», что бомбил деревушку перед нами?

Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть – горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте – это самое сложное.

Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотор, он выбрался из кабины, оглянулся.

– Ты чего сидишь? Помогай, вдруг наши еще живы?

Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину – пуста. Во вторую – никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе.

– Василий, иди вправо, я – влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.

Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета – ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо, как бы и самим в беду не попасть», – на бегу размышлял Михаил.

Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит – жив.

– Василий, помоги!

Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.

– Пошли со мной, – позвал Михаил Василия, – где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы – кто-то ему помогал. Значит, искать надо.

Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.

– Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!

– Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.

– Сам знаю, меньше болтай.

Вдруг из темноты раздался голос:

– Руки вверх!

– Не дури, свои мы! – сказал Василий и вдруг изумился: – А голос-то женский!

– Поднимите руки, а то стрелять буду! – Щелкнул затвор пистолета.

Михаил выругался:

– Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!

Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет – пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.

– Ей-богу, дура! Кинулись спасать!

Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:

– Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!

– Раненая! Наверняка тоже летчица – не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.

Рядом с самолетом появилась фигура:

– Парни, а я? – всхлипнула летчица.

– Ты же стрелять в нас хотела!

– Откуда мне было знать, вдруг вы – немцы?

– Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?

Василий едко добавил:

– И места у нас больше нет.

В самом деле – на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь – будет невозможно управлять самолетом.

Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:

– Что же мне делать? Застрелиться?

– Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь – сама, – огрызнулся Василий.

Михаил молчал, просчитывая варианты.

Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет.

Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно.

– Расстегивай ремень, – сказал он летчице.

Та сначала оторопела, потом схватилась за кобуру.

– Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь!

– Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни.

Женщина подчинилась – ситуация была критической, выбирать не приходилось.

Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший: офицерский, прочный – из свиной кожи.

– Ты что удумал? – спросила ничего не понимающая женщина.

– Видела, как в Тушино, на парадах, парашютисты с «У-2» прыгали?

– Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны.

– А ты лежа полетишь, можно сказать – спальное место.

– Я боюсь! – В голосе женщины послышались панические нотки. – Пусть вот он ляжет, – она показала на Василия.

– Он – мужик и весит значительно больше тебя. Нас же кренить будет. Сама бы подумала, а еще пилот!

Долго говорить было некогда.

Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: «А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего – покидать самолет проще будет». И тут же устыдился своих мыслей: на четверых – два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы?

Нет уж. Он теперь отвечает за всех, и права на ошибку у него нет. Приземляться будут все. А если не повезет – значит, никто. Он мужчина, и ответственность за принятое решение лежит на нем.

Самолетик начал разбег. Черт! Темнота, и что впереди, совершенно не видно.

Натужно ревя моторами, «У-2» поднялся в небо, и буквально через несколько минут под колесами промелькнули немецкие мотоциклисты. «Бомбу бы на них сбросить или из пулемета прочесать», – подумал Михаил.

Михаил начал набирать высоту, однако встающее над горизонтом солнце осветило самолет. Внизу еще темно, а они на виду. И температура масла в двигателе приближалась к критической отметке – 95 градусов, а держать мотор на таком нагреве долго нельзя. В двигатель залито касторовое масло, и при температуре немногим за 100 градусов оно вспыхнет.

Михаил немного убрал газ и снизился. Теперь другая беда: на пониженных оборотах начала падать скорость, а с ней – и высота. Что за жизнь пошла? Даешь обороты – двигатель греется, пожаром грозит, сбросишь газ – скорость и высота падают. Да еще ручку управления в сторону тянет – сказывается несбалансированный вес на одной стороне и несимметричное обтекание воздухом. Самолетик-то весит всего 665 килограммов, для него пятьдесят килограммов – уже чувствительно, а летчица в комбинезоне наверняка на шестьдесят потянет.