(12,1)
Однако эта исповедь, которая, казалось бы, обязательно должна быть интимной, не замыкается на личности поэта, но выходит за ее пределы.
Острейшее чувство собственного ничтожества, кажется, даже исключает поэта из человеческого сообщества:
«Никто не виновен так, как я,
никто так не грешен,
никто не распутен,
никто не безрассуден,
никто не злодей,
не совращен никто,
не буен никто,
никто не обольщен,
никто не замаран,
не осужден никто,
никто не пристыжен,
только я один, я — и больше никто!
Все это я, все грехи — мои!»
(72,2)
И все же, именно потому, что совесть говорит ему, что он худший из людей, который несет в себе грехи всех («грехи всех во мне»), он имеет право быть рядом с каждым человеком, чтобы молиться вместе с ним.
«Причислив себя к заслуживающим наказания,
со всеми вместе молю о милосердии:
вместе с униженными — и с несмелыми,
вместе с немощными — и с малыми,
вместе с падшими — и с презренными,
вместе с изгнанными — и с возвратившимися к Тебе,
вместе с сомневающимися — и с уверенными,
вместе с повергнутыми — и с воскресшими».
(32,1)
Более того, именно в силу того, что он самый недостойный из людей, поэт вправе не только молиться со всеми, но и некоторым образом быть представителем всего человечества, а его поэзия становится голосом скорби каждого человека:
«Отчужденный от веры, отстраненный от причта,
нечистый в святости, в непорочности — скверный,
нечестивец в праведности, в благочестии — грешник...
Хоть обладаю я всеми земными грехами,
сам я — молящийся Богу посланец мира всего».
(28,2)
Григор чувствует себя представителем человечества — он несет в себе, помимо собственных грехов, грехи других людей, что свидетельствует о его необыкновенно глубоком религиозном сознании; это признак уподобления христианина самому Христу. Недаром именно ко Христу Церковь относит слова Исайи о «страждущем служителе»: «Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни... Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши... Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и Господь возложил на Него грехи всех нас» (Ис 53, 4-6). О Христе скажет Иоанн Креститель: «Вот Агнец Божий, Который берет на себя грех мира» (Ин 1, 29), а апостол Иоанн в своем Первом Послании пояснит: «Он явился для того, чтобы взять грехи наши» (1Ин 3, 5). Уподобление Христу, в сущности, и есть главное в призвании каждого христианина и исполнение слов апостола: «Радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь» (Кол 1, 24).
Таким образом, краткий анализ поэтического шедевра Нарекаци, как и знакомство с некоторыми обстоятельствами его жизни, говорят нам об одном и том же: святой монах и великий поэт Григор Нарекаци сумел и в жизни, и в творчестве выразить самую суть христианского благовестия.
Нарек (это название монастыря армяне часто используют и для обозначения поэмы Григора) наряду с псалмами станет наиболее читаемой армянами книгой; ее текст считается чудотворным, и его будут использовать для истолкования событий прошлого и для предсказания будущего; многие армяне будут класть его под подушку, чтобы отгонять злые силы...
Поэма Григора Нарекаци о страдании и боли человеческой души, предстоящей перед Всемогущим Богом, будет на протяжении многих веков служить утешением для множества армянских мучеников вплоть до бесчисленных исповедников «Великого Злодеяния» 1915 года. Через тысячу лет после ее создания она остается неисчерпаемым источником для глубоких раздумий каждого (не обязательно армянина), кто пытается понять себя, кто переживает собственную греховность и с удивлением и любовью предстоит перед лицом Божиим.
Конец независимости
С середины XI века Армения переживает упадок. Происходит это как вследствие междоусобной борьбы между отдельными княжествами, так и по внешним причинам. С одной стороны, ослабевает власть арабов, с другой — Византия вновь набирает силу и проявляет агрессивность. Начиная со второй половины X века, она захватывает значительную часть земель южной Армении. Кроме того, начинаются набеги нового мусульманского народа, изначально кочевого: это турки-сельджуки, которые в кратчайшие сроки завоевывают обширную территорию. Армения вновь оказывается зажатой в тисках между исламским Востоком и христианским Западом.
В XI веке Византия предпринимает попытки отвоевать земли, некогда принадлежавшие Риму, следовательно, и Армению. Для этого она использует различные методы: обмен территорий, политическое давление, а если надо, то и военную силу. Это происходит именно в тот момент, когда над Арменией нависает новая исламская угроза — сельджуки. Многим княжеским семьям (в частности, Арцруни из Васпуракана, Багратуни из Ани и из Карса) византийские правители предлагают земли по ту сторону Евфрата, в Малой Армении и в оставшихся областях Каппадокии в обмен на их владения в исторической Армении. В случае отказа византийцы готовы применить в качестве аргумента оружие.
Так, в 1021 году царь Васпуракана уступает свое царство грекам в обмен на земельные владения в Каппадокии; в результате Византия занимает юг Армении. В 1045 году византийскому императору Мономаху с большим трудом удается обманом взять Ани, предварительно выманив шестнадцатилетнего царя Гагика II в Константинополь под предлогом переговоров. Наконец, в 1065 году греческие мечи принуждают к сдаче и город Карс.
Государство Багратуни и в целом свободная княжеская Армения прекращают свое существование. Передача Васпуракана и падение Ани и Карса означают конец армянской независимости на территории исторической родины на долгое время: независимое армянское государство в Араратской долине возродится лишь в начале XX века и просуществует не более двух лет. В 1062 году и католикос покинет свою резиденцию в Ани; в течение почти четырех веков после этого его преемники будут находиться в различных городах Киликии.
В Каппадокии знатные семьи, изгнанные из исторической Армении, дают начало значительным по размеру общинам и дворам; так, Арцруни поселяются в Себастии, Багратуни из Ани — в Кесарии, Багратуни из Карса — в Цамандосе. Вдоль берегов Евфрата поднимаются армянские города, монастыри и храмы.
Однако, переселив из Восточной Армении князей вместе с их войсками, византийцы, сами того не сознавая, ослабили собственную империю — незадолго до вторжения турков-сельджуков они убрали на их пути единственное препятствие, которое могло бы для Византии сыграть роль охранительного щита.
Что касается византийцев, поселившихся в исторической Армении, то на всех занятых территориях они пытаются насадить халкидонские догматы и включить Армянскую церковь в состав греческой. Армяне весьма остро реагируют на эти действия. Неприязнь к Константинополю и в целом антихалкидонские настроения, которые усилились уже во времена расцвета царства Багратуни, доходят до того, что церковная иерархия вводит запрет на любые священные изображения и фрески, а католикоса, который якобы питал симпатию к образам, лишают кафедры.
Нашествие сельджуков
Однако византийская оккупация продолжается недолго. В то время как армяне, сражаясь с греками, еще пытаются отстоять свои города, в страну вторгаются орды турков-сельджуков. Армяне, еще не забывшие о безжалостности арабов, все же считают сельджуков неслыханно жестокими: летописи без обиняков называют их «зверями-людоедами».
