Габриэль тихо фыркает, я со всей силы стукаю пяткой его под столом, и быстро тараторю:

— Он не лаял, когда мы приехали.

— Биэр не лает на хороших людей, — улыбается Арин. Как странно, что пес не лаял на этого белобрысого самодовольного типа, еще и хвостом вилял. Хороший человек… Лавлес даже чутье пастушьей собаки может обмануть! Хитрый проходимец, вот он кто! Не верь ему, Биэр!

— У вас стоит фортепиано, — Габриэль хмурится, но молчит, доедая завтрак. — Играете?

Арин мельком смотрит на сына (олуха), обращает взор на меня и на губах появляется слабая улыбка.

— Я композитор, но сейчас взяла небольшой перерыв и пишу музыку.

Мать Габриэля — знаменитая пианистка, но в прессе вообще нет информации о его родителях, словно парень сирота. О каждом участнике группы, их родственниках сказано хоть пару скупых слов, о Габриэле — ничего. Понятия не имею, как кровопийцы еще не начали копаться в «темном» прошлом гитариста. Деньги? Связи? Влияние отца? Становится все интереснее, надеюсь, клубок из нитей прошлого Лавлеса и его семьи распутается в Ирландии.

— Габриэль… не говорил? — Арин чуть наклоняет голову, метая взгляд с одного на другого. Ерзаю на стуле, подбирая нужные слова, но меня опережают.

— Не говорил. Это не столь важная информация, — четко, коротко и грубо. Каждое слово напоминает острое лезвие. Зачем он так? Лучше бы вообще молчал. Я думала, их отношения не такие… напряженные. — Спасибо, очень вкусно, — он убирает столовые приборы, отодвигает стул, но Арин быстро спрашивает:

— Может, чай? Я сама собираю травы и…

— Я не пью чай, — смотрит исподлобья на поникшую женщину, сохраняющую спокойствие: ни один мускул не выдал, как ей неприятно и больно, что она так мало знает о… сыне. Еле сдерживаюсь, чтобы не треснуть грубияна по голове. Да что он творит?! Неужели нельзя помолчать?! Лучше пусть меня оскорбляет, я привыкла к его колкостям.

— Кофе? — спокойно спрашивает Арин. Выдержка матери злит помрачневшего парня, от него исходят яростные вибрации, левая рука медленно сжимается в кулак. Подрываюсь резко со своего места, хватаю обозленного Лавлеса за рукав кофты и виновато бормочу:

— Если вас не затруднит, сделайте два кофе: один без сахара, а второй — с сахаром, две ложки. Мы сейчас вернемся. Подышим свежим воздухом. Завтрак очень вкусный!

Прикрываю ладонью рот Габриэля, нефритовые глаза метают зеленые лазеры, готовые распилить меня надвое, но я упорно тащу его на улицу и выталкиваю на задний двор.

— Чего ты хочешь добиться своим поведением? — яростно шиплю, сдвигая брови к переносице. Меня всю колотит от его неуважительного поведения к своей матери.

— Ничего, — пожимает тот плечами, засовывая руки в карманы, и буравит взглядом «лучше не продолжай или будет хуже». Но маленький танк «Ливия Осборн» остановить теперь невозможно. Я в бешенстве!

— Ничего? Ты даже не пытаешься… как-то… — тяжело вздыхаю, запускаю пальцы в волосы и оборачиваюсь кругом. Без толку… — Почему ты не сказал?

— Что не сказал? — равнодушный тон остужает мою огненную натуру. Плечи разочаровано опускаются в такт с успокоившимся сердцем. Пытаюсь увидеть в холодных глазах прежнюю теплоту, но там лишь покрывшаяся инеем трава.

— Что твоя мать — известная пианистка. Что в Нью-Йорке… Из-за нее ты находился в том ужасном состоянии на день рождения. Ходил на концерт… Почему ты молчал? Я думала… Я…

«Он далеко. Он устанавливает границу и решает, достойна ли я стать ближе. Он говорил, я далеко зашла… Далеко? Мне кажется, мы топчемся на месте. Тяну руку, но Габриэль, как дым растворяется. Его сложно любить, но и не любить… я не в силах».

— Я еду в Cliff House, ты со мной?

— Ты слышишь кого-то, кроме себя?! — повышаю голос и оглядываюсь на приоткрытое окно. Делаю глубокие вздохи, беру под контроль эмоции и кидаю в его сторону огорченный взгляд. Парень преодолевает небольшое расстояние в два шага и больно сжимает плечи, приближая лицо так, что наши глаза находятся на одном уровне. Безмолвная война, борьба кипит и не имеет граней.

— Я не могу играть в семью, — цедит он сквозь зубы и прищуривает глаза. — Сделать вид, что все за*бись, понятно, Ливия? — спокойный обманчивый тон пробирается под кожу и вызывает пренеприятную дрожь. Сглатываю и морщусь.

— Мне больно…

— Почему я не сказал… — он смотрит, будто сквозь меня, но хватка ослабевает. — Почему люди молчат о том, что не хотят вспоминать? М? Ты рассказываешь каждый день, что биологическая мать тебя бросила? Очень приятные воспоминания, да?

Это слишком, Габриэль… В уголках скапливаются слезы, готовые вот-вот брызнуть из глаз. Закусываю изнутри щеку и повторяю, что он говорит со злости, его что-то расстроило. «Ты не должна была лезть. Это не твое дело, Ливия. Ты никто. Никто. То, что ты любишь, не значит, что это взаимно. Очнись… Он все еще недосягаем».

— Я… — только не реветь, слышишь? Почему все покатилось к чертям? — Нет, я не рассказываю, что меня бросили, как ненужного котенка или щенка. Я рассказала тебе, потому что…

«… потому что я стерла все границы и впустила тебя. Потому что влюбилась… Потому что верю тебе… и не могу бороться. Почему я не могу сопротивляться? Почему это ты, Габриэль?».

— Давай вернемся, — чуть слышно шепчу, осторожно заглядывая в потемневшие глаза. — Не будем портить этот солнечный день ненужными ссорами и выяснениями отношений. Не делай ей больно…

— Потому что… Ливия? — игнорирует Габриэль и берет мое лицо в ладони.

— У тебя холодные руки…

— Ты не ответила на вопрос, Ливия, — настойчиво повторяет парень, внимательно изучая каждую промелькнувшую эмоцию.

По сценарию в такие моменты случается либо поцелуй, либо пролетает голубь… В Ардморе парят лишь крикливые чайки над головами. Неловкую ситуацию спасает Биэр, радостно виляющий хвостом.

— Свали, — убирает ногой подпрыгивающего пса Лавлес.

— Живодер, — ловлю удачный момент, отстраняюсь и обнимаю четвероногого спасителя. — Я обещала помочь Арин с ужином, — намекаю на то, что ни в какой Cliff House не поеду, значит, мы остаемся здесь. Чувствую, как Лавлес сверлит в моем лбу дыру, но продолжаю гладить собаку. Все же этот раунд за мной, потому что категорично-настроенный гитарист возвращается в дом. Арин как раз домывает посуду и внимательно оглядывает каждого из нас. Бормочу извинения, благодарю за вкуснейший сытный завтрак и усаживаюсь за стол. Габриэль молча берет кофе и уходит. Арин провожает его грустным взглядом.

— Он не хотел прилетать, — говорит утвердительно женщина и ставит передо мной тосты с маслом, объясняя: — Это ирландский хлеб со свежим виноградом и изюмом — бармбрэк. Попробуй.

Мне нечего ответить, поэтому намазываю тост, отпиваю ароматный кофе, и мычу «Очень вкусно». Арин убирает посуду и присаживается напротив.

— Вы, наверное, остановились в Cliff House?

— Нет, мы сразу к вам приехали.

— Я была бы рада, если бы вы погостили у меня, — Арин складывает руки на столе, на губах мелькает полугрустная легкая улыбка. — Но Габриэль вряд ли согласится…

— Согласится, — перебивает ее входящий в кухню парень. Скрываю улыбку и наблюдаю, как лицо Арин моментально светлеет. — Спасибо за кофе. Я съезжу за сигаретами, что-то купить?

Арин облегченно выдыхает и качает головой:

— Нет, спасибо. Я вам постелю в мансарде.

До меня доходит смысл фразы «постелю вам в мансарде», когда я и Лавлес остаемся одни в помещении. Малахитовые глаза хитро сияют, но я напоминаю, что рано радоваться. Он корчит кислую мину, мол, откуда ты взялась на мою блондинистую голову.

— У тебя не вечно будет ливень лить, Осборн, — музыкант становится за спину и кладет ладони на плечи, легко массируя.

— Да, но сейчас на небе тучи, — усмехаюсь и закусываю губу, чтобы не рассмеяться.

— Ничего, через день или два погода поменяется, — чуть тише произносит он, наклоняясь. Пряди волос щекочут кожу, поэтому бью его по рукам и, откашлявшись, бубню:

— Ты собирался за своей дозой успокоительного.