«Не упустить момент», — вовремя щелкнуло в голове.

Метнулась в комнату, достала камеру, настроила объектив и быстро вернулась на веранду, делая несколько пробных кадров. Мне нравилось чувствовать себя частью происходящего, маленькой, но нужной крупицей в жизни Габриэля. Он разрешал видеть себя правдивым и настоящим, потому что сейчас не было нужды играть роли и надевать маски. Фотоаппарат — это прекрасный инструмент, чтобы запечатлеть миг, сохранить человека и событие.

Парень медленно выходит из воды и неспешно поднимается по склону, останавливается на несколько секунд, оглядывается, замечает «папарацци», и лицо озаряет широкая искренняя улыбка. Щелкает затвор, и только тогда я опускаю камеру, восхищенно наблюдая за Габриэлем. Я так увлеклась съемкой… Никогда не устану фотографировать Габриэля — это приносит истинное наслаждение. Какой же он потрясающий. Неужели можно еще больше влюбиться в него? Что это за переполняющее сердце и душу чувство? Такое сильное и невероятное, что вот-вот на части разорвет.

«Во всем виноваты «веселые дни», — убеждаю себя и пытаюсь привести в норму вышедшие из-под контроля эмоции за готовкой завтрака, когда на кухню заходит Лавлес.

— Шпионишь за мной?

Мельком смотрю в его сторону и зависаю. Почему он такой незаконно красивый? «Перестань пялиться», — даю себе мысленные оплеухи, но ничего не помогает. На загоревшем теле Габриэля блестят капельки воды и стекают по рельефному разрисованному прессу вниз, куда сразу устремляются непослушные глаза — на пеструю тату. Птицы ведь символизируют свободу? С древних времен полет птицы, окрыленность и легкость сравнивалась с вечной душой. «Лишь утратив все до конца, мы обретаем свободу», — читаю фразу из книги Чака Паланика, написанную на загорелой влажной коже.

— Салфетку дать? — отвлекает от размышлений язвительный голос Лавлеса.

— Что? — непонимающе мямлю.

— Слюни потекли, — показывает он на уголок рта и громко смеется. Краснею, буркаю что-то нечленораздельное и безнадежно пытаюсь вернуть своим щекам нормальный цвет. «Ливия Осборн, какая же ты размазня рядом с ним».

За завтраком, который не обходится без подколов Лавлеса, начинается новый этап противостояния. Он уплетает за две щеки панкейки с кленовым сиропом и кидается голубикой. И этому дылде, на минуточку, скоро двадцать три, а в заднице до сих пор детство играет!

— Открой ротик, Лив, — нудит приставучая зараза. — Ну, открой ротик. Голубика очень полезная. Скажи «А-а-а»…

Посылаю его далеко и надолго, показывая красноречивый жест, и читаю новостную ленту. Телефон звездули постоянно вибрирует, но внимания никто на это не обращает. «Он прям нарасхват», — ехидничает внутренний голос, напоминая о ночном звонке недельной давности. Когда смартфон в очередной раз издает раздражительную трель, не выдерживаю и кошусь на надоедливую технику. Голубику никто не разбрасывает: Габриэль сидит с серьезным выражением, задумчиво глядя на экран. Подумав, через минуту кого-то набирает, но разговаривает с собеседником или собеседницей по-ирландски. Искоса слежу, как он ходит по кухне, закуривает и медленно выдыхает. Разговор длится не больше пяти минут. Сгораю от любопытства и накопившихся вопросов. Во-первых, во время работы, я заметила, что Габриэль говорит на одном языке. Во-вторых, ирландскому его учила мама, которая ушла из семьи. Родители в разводе… Напрашивается вывод, что их отношения за прошедшие годы могли наладиться, хотя, по отрешенному лицу Габриэля трудно сказать. Про отца так вообще речи не заходило — сложная семейная ситуация. Такую тему затрагивать опасно.

Габриэль устраивается напротив за столом, вновь подпаливает сигарету и затягивается, барабаня пальцами.

— Ты бывала в Ирландии?

Отрываюсь от планшета и удивленно смотрю, как из его губ выплывают серые клубки, невольно любуясь.

— М-м-м, в Ирландии — нет, а ты?

Габриэль отрицательно качает головой, сбрасывает пепел и безразлично произносит:

— У моей мамы день рождения послезавтра.

— О… оу… ого… хм, — запинаюсь и откашливаюсь. Ну и новости. Значит, разговаривал он со своей матерью. Так и подмывает узнать подробности их воссоединения, но вместо этого, я беру планшет, внимательно изучая график группы. Перед выходом альбома есть несколько свободных дней, затем все забито и расписано чуть ли не по секундам. — Полетишь в Ирландию?

В ответ он снова качает головой и хмурится, отчего мое лицо изумленно вытягивается.

— Почему?

Парень барабанит пальцами по столешнице и кидает на меня равнодушный взгляд.

— Потому что у нас не такие близкие отношения.

— Если она приглашает тебя, значит, хочет их наладить, — откладываю планшет и слегка улыбаюсь, накрывая прохладную руку Габриэля своей. — Сделай и ты шаг навстречу.

— Мы чужие люди, Ливия, — в голосе сквозит разочарование и обида. Он опускает глаза и чуть тише добавляет: — Давно чужие. Не вижу смысла тратить на это время.

Ежусь от холодного тона, но стараюсь не подавать вида.

— Габриэль, — выдерживаю тяжелый взгляд потемневших нефритов, — ты очень человечный и понятливый, — говорю с расстановкой, не разрывая зрительный контакт. — Я это вижу, — «и люблю это в тебе». — Ты был рядом в самый тяжелый период моей жизни, — унимаю дрожь и вздыхаю. — Несмотря на твой… ветреный характер, я знаю, ты не откажешь в помощи и поддержишь, — делаю небольшую паузу, обдумывая следующие слова. — Я не знаю, кто моя настоящая мама, — сглатываю и чувствую жжение в глазах. — Как только я появилась на свет, она исчезла. Не хотела брать ответственность. Но я благодарна ей за то, что она не избавилась от… меня, — шепчу и чувствую, как Габриэль накрывает мою руку. — Твоя мама пытается исправить ошибки прошлого. Я не знаю, что случилось в вашей семье, но надо уметь прощать. Я не ищу оправданий ее поступкам и это не женская солидарность, просто… дай ей шанс. Можно долго хранить в сердце обиды, не идти на уступки из-за гордости, доказывать правоту и потом всю жизнь жалеть, что не сделал крохотный шажок. Будет уже поздно. Не давай своей гордости все разрушить, соверши еще один хороший поступок и пойди маме навстречу.

Замолкаю, глотая судорожно воздух, и смотрю на наши руки. Щеки, губы влажные и солоноватые от влаги — вот бы научиться контролировать слезный канал. Молчание затягивается, но я не жалею ни об одном сказанном слове — я была предельно искренна и честна. Габриэль что-то читает в телефоне и склоняет голову набок.

— Ближайший рейс до Дублина завтра утром в 7:50 ам с пересадкой в Бостоне, лететь тринадцать часов, — он поднимает глаза и хитро улыбается. — Отличная перспектива быть подальше от Купера и СМИ: Атлантический океан и пять тысяч миль (больше восьми тысяч километров). Ты брала теплую одежду?

Вопросительно изгибаю брови, пребывая в легком недоумении.

— Ты летишь со мной, Ливия, — поясняет Габриэль и сразу добавляет, видя мои ошарашенные глаза. — Без возражений.

— У меня работа…

— Твоя работа сидит перед тобой — ухмыляется весело Лавлес и показывает на себя пальцем, играя бровями.

Мотаю головой, утирая остатки слез, и шмыгаю носом.

— Идиотская затея, что я скажу Джи?

— Джи все равно нужны фото для книги. И я ни перед кем не отчитываюсь, куда еду или лечу.

— То есть ты никому не скажешь? — пораженно протягиваю. Ничего себе заявления.

— Ну да, я всегда так делаю, — пожимает плечами Лавлес, будто это в порядке вещей. И где такое видано вообще? Он понимает значение слова «коллектив», «группа»? Улетает в другую страну на пару дней, никого не извещая. Что за наплевательское отношение!

— У меня подписан контракт, я не могу бросить работу и улететь. Тем более, никому не сказав. Тебя это тоже касается! — сердито произношу и направляюсь в комнату за вещами. — Мне надо к Джи.

— А если я твоя работа? — Габриэль упирается плечом о стенку и наблюдает, как я расчесываю волосы и завязываю в небрежный хвост.

— Эту тему нет смысла даже обговаривать, — закидываю сумку и прохожу мимо, бросая через плечо: — Ты отвезешь меня?