Я застыл в метре от нее, вглядываясь в бледное заплаканное лицо. Боль Ливии не имела границ, и я задыхался, ощущая физически, как меня сковывает от безвыходности, страха, отчаянья, пустоты. «Если ты не хочешь бороться, Ливия, я сделаю это за тебя», — попытался донести мысленный посыл настойчивым взглядом.

— Ливия… — прошептал сиплым, словно чужим, голосом. — Пойдем домой, ладно?

Я боялся смотреть на то, как впиваются тонкие пальцы в парапет изгороди, как путается снег в ее волосах, как скатываются слезы по бледным щекам. Я так боялся, что не успею протянуть руку и уберечь ее от ошибки.

— Тебя все ждут, Лив. Ты нужна им, слышишь? Они переживают за тебя.

«Услышь меня, пожалуйста», — мысленно кричал небесам. Я сделал неуверенный шаг, глядя прямо в ее шоколадные глаза, где собралось слишком много горечи и скорби. Сейчас мы общались только на ментальном уровне — взглядами. Пальцы коснулись ледяной кожи, и у меня будто от сердца отлегло, открылось новое дыхание, когда я перехватил ее запястье.

— Давай, малышка, иди сюда, — прохрипел, сжимая холодную руку. — Ты же не возомнила себя человеком-пауком? Или у тебя где-то припрятана паутина?

Не понимаю, где я находил силы шутить, но самое страшное уже было позади, когда Ливия оказалась в плотном кольце объятий. Главное, что я успел не дать ей упасть.

— Глупышка… Глупышка… Какая ты глупышка… — шептал ей, крепко прижимая к себе, и убирал прилипшие пряди с лица. — Ты должна быть сильной, Ливия, слышишь? Это ведь не выход, не выход, понимаешь?

Я сглотнул огромный комок, взял ее лицо в ладони, вытирая большими пальцами слезы, и тихо сказал:

— Я знаю, что жизнь дерьмо, Ливия, но я так живу десять лет. Будет еще встречаться много всякой херни на пути, и ты должна бороться, как делала раньше. Мы каждый день сталкиваемся с трудностями, они нас закаляют, воспитывают, создают внутренний стержень. Не давай его сломать снова, потому что таких сильных людей, как ты, очень мало. Слышишь?

— Но я не хочу быть сильной. Я не могу… — сквозь слезы пробормотала она, утыкаясь носом в шею. Я вздохнул, гладя ее по спине, и прикрыл глаза.

— Ты сможешь, Ливия, я в тебя верю. Все проходит, помнишь? Надо жить и бороться за двоих.

— Я не могу, — повторяла она снова и снова, а я успокаивающе водил пальцами по подрагивающему заледеневшему телу, и говорил о морали, о том, что надо двигаться дальше, хотя сам давно был мертв внутри. Моя жизнь — постановочное шоу, веселье, а Ливия — свет, который ворвался и оживил этот мир. Я не дам свету погаснуть.

— Пойдем, малышка, пока ты напрочь не отморозила свои прелестные извилины, — в шутку прохрипел и повел ее к выходу, обхватывая плечи.

Я молча раздевал ее, как маленького ребенка, откидывая влажные холодные вещи в сторону, пока набиралась вода в ванной. Ливия не возражала и смотрела, не моргая, в одну точку, будто находясь еще не здесь. Я провел ладонями верх по ее ледяным рукам и всмотрелся в лицо с отсутствующим взглядом. Настойчиво усадил в ванную и сел рядом, подгибая одну ногу под себя. Я ни о ком не переживал и не заботился, как о ней, считая себя циничным, наглым, грубым. Я мог поступать ужасно по отношению к людям, не чувствуя стыда и угрызений совести, только не с Ливией… Рядом с ней просыпались нежные чувства, которые были для меня в новинку.

Я мыл ее волосы, озябшее от холода тело, и думал только о том, чтобы она вышла из неживого состояния, в котором пребывала. Пальцы скользили по знакомым изгибам, бархатной коже, пробуждая нечто запретное, что приходилось силой подавлять. Ливия была бесчувственным пластилином в моих руках, и я заталкивал похотливые мысли подальше, глядя на ее потрясающее тело.

— Знаешь, колючка, я никогда никого не купал, — усмехнулся, упираясь головой о стену. — Это очень странно, ведь в ванных я занимаюсь с девушками кое-чем другим, — я хмыкнул, косясь на нее, и прикрыл устало глаза. Этот день вымотал и выжал из меня все соки. — Почему с тобой все по-другому?

«Потому что Ливия другая», — ответил на свой вопрос и наклонил голову, пристально рассматривая ее. Провел пальцами по воде, касаясь случайно коленки Ливии, и сплел наши пальцы.

— Как тебя зовут?

Я на мгновение нахмурился, поднимая свой озадаченный взгляд, и встретил немного ожившие карие глаза.

— Габриэль, — ответил, спустя несколько секунд, севшим хриплым голосом.

— Красиво, — Ливия внимательно смотрела на меня и перебирала пальцами под водой, заставляя сходить с ума только от мыслей, что я мог с ней сделать сейчас. — Габриэль.

Глаза потемнели от странного захватывающего ощущения, услышав свое имя из ее уст. Волна возбуждения накрыла сознание, как лихорадка, но я снова подавил ее, запирая глубоко и не давая вырваться наружу. Убрал руку, стремительно поднялся и вышел, хрипло бросая:

— Полотенца и халат в шкафчике.

Я затягивался никотином и выдыхал дым, ожидая Ливию и успокаивая разбушевавшиеся эмоции. «Горе становится настоящим только тогда, когда касается вас лично», сказал когда-то Ремарк. Наверное, так и есть. Сложно понять и представить боль человека, который лишился части себя, он буквально умер. Как с этим жить дальше? Как пережить смерть близкого? Трагедии случаются ежедневно: в мире рождается почти столько же, сколько умирает — это баланс, не считая войн, эпидемий, природных катаклизмов, тогда он может быть нарушен. Мы боимся смерти так же, как и скорбящих людей, потому что не знаем, что сказать, как утешить. Жаль, не существует бальзама, лечащего израненные горем и одиночеством души. Фразы типа «Держись», «Все хорошо», «Все пройдет» кажутся такими неестественными, наигранными и тупыми, что лучше молчать. Я думаю, надо просто быть рядом с человеком, не произнося ничего, потому что тишина и присутствие помогут больше, чем тысячи бессмысленных слов.

Ливия вышла из ванной и села в кресло, подтягивая к груди коленки. Я неотрывно наблюдал за ней в отражении зеркала, вспоминая ночь, когда в подавленном состоянии оказался сам. Тогда я неосознанно пришел к ней, приоткрыл дверь в свое сердце, доверился. Она выслушала и, не задумываясь, забрала часть боли. А теперь я должен помочь заглушить чувство вины, которое ее терзает, но как?

Я прошел к бару и достал бутылку виски, плеская немного в два бокала. Без слов протянул один Ливии, второй опустошил залпом сам, чувствуя, как разливается, тепло в грудной клетке.

— Я с ним даже не попрощалась, — дрогнул в звенящей тишине ее голос, и мой кулак сжался. — Я не успела…

Я смотрел, как Ливия опускает голову, и влажные светлые пряди кольцами спадают с подрагивающих плеч. Мне никогда не было так плохо: это самое отвратительное чувство, когда душу разрывает беспощадно на куски. Я не знал, что сказать, стоило ли вообще говорить? Может, я должен молчать, просто выслушать? Как помочь разделить ее боль?

— Я не верю, что его нет… — беспомощно бормотала Ливия, приглушенно плача. — Я не верю.

Я отставил пустой стакан и присел на корточки перед ней, касаясь нерешительно руки.

— Ливия… — она посмотрела на меня из-под полуопущенных ресниц. — Что я могу сделать?

Я гладил костяшками пальцев ее мокрые щеки, не в силах видеть, как она страдает.

— Будь со мной.

— Хорошо, — не раздумывая, ответил, и заглянул в карие блестящие глаза. — Хорошо, Ливия.

Я заключил ее хрупкое тело в объятия, тяжело выдыхая и слушая тихие всхлипы.

— Пойдем, малышка, тебе надо отдохнуть, — прошептал в благоухающие волосы и отвел девушку в комнату, укладывая в кровать и укрывая одеялом.

— Не уходи, — умоляюще сказала Ливия.

— Я не уйду, Ливия, — я провел пальцами по мягким светлым волосам и лег рядом, обвивая ее талию и кладя подбородок на макушку.

Ночь слушала, как разговаривают наши души, как боль Ливии переливается в меня. Я был ее транквилизатором, она — моей пыткой, и я радовался, выпивая отчаянье до дна и освобождая ее. Я впитывал каждым нервом и клеточкой, поглощал печаль, целуя ее волосы и лицо. Слушал удары сердца, проходившие сквозь меня. Я был железом, она — моим магнитом, которому я неизбежно покорялся. Я был ее обезболивающим, она — моей болезнью. И мне нравилось поддаваться свету, впитывать и оживлять мертвый мир. Я не нуждался в иммунитете, лекарствах, потому что готов был вводить этот наркотик снова и смертельно болеть ею.