— На пляже в Малибу ты не был таким любезным, — Ливия с досадой поднимает глаза и, вздохнув, жмет плечами. Затягиваюсь и медленно выдыхаю, не совсем еще въезжая, к чему она клонит. — А спустя два месяца ведешь себя обычно и остаешься ночевать.

— Ну-у-у… я человек настроения, — криво лыблюсь, но на лице девушки до сих пор нарисовано негодование.

— Окей, тогда давай не переступать черту «просто знакомые» или… друзья, — вполне серьезно заявляет Осборн, скрещивая руки на груди, и я давлюсь смехом вместе с дымом. Она точно сказала это?

— А тебя ничего так… м-м-м… не смущает… — медленно обвожу глазами ее плавные изгибы, и ухмыляюсь, — друзья разве хотят друг друга?

— Это одностороннее желание, — категорично говорит девушка, но легкий румянец на щеках ее сразу предает.

— Ага, я это заметил, когда твои губы… — не договариваю и подхожу ближе. — Делали минет моему языку. Предложение прокатиться на аттракционах еще актуально… и спуститься вниз, — показываю глазами на пах, — тоже.

Вместо дерзкого ответа, который я привык слышать, Ливия окидывает таким взглядом, что я перестаю ржать. В карих глазах нет теплого огня, теперь там горит костер равнодушия. Он испепеляет все слова, и я непроизвольно отступаю. Она же говорила, что не боится… Солгала? Почему слова людей так недолговечны, как и их присутствие. Черт… Да о чем я. Они всегда уходят из моей жизни. Я привык, что мой спутник — одиночество. Так даже лучше… Лучше, чтобы она испарилась.

— Надо уже ехать, время, — пробирается сквозь мысли натянутый голос Ливии. Надеваю толстовку, куртку и сухо бросаю, проходя мимо:

— Жду на улице.

Почти до вечера мы разъезжаем по Эдмонтону по значимым местам: школа, парки, пляжи Норд-Саскачевана, забегаловки, родной «Yardbird Suite», встречая на каждом шагу поклонников и даже бывших одноклассников, знакомых. Если с утра мое настроение можно было охарактеризовать «терпимо», под вечер я держался из последних сил, чтобы не послать все к чертовой матери: дебильные съемки, валяющих дурака друзей, Джинет с ее долбанной книгой, снежную королевну Осборн. Единственная вещь, с помощью которой пламя гнева могло погаснуть, лежала в портмоне. Несколько грамм спасали от навязчивых размышлений, от нестерпимой жажды выплеснуть ярость, от желания причинить моральный вред Ливии. Немного порошка, чтобы не сделать хуже… Чем в итоге я воспользовался, ускользнув.

Вечером в гараже, где мы устраиваем вечеринку и мини-концерт для девочек, я вымещаю всю злость на Телекастере, выкладываясь на все сто, словно выступаю на огромном стадионе перед многотысячной толпой. Весело… Я смеюсь и создаю вид жизнерадостного подбуханого человека, но сил еле хватает, чтобы поднести стакан к губам и выпить. «Улыбаться», — напоминаю себе в очередной раз. Похеру на тревожные взгляды Осборн, сегодня нужно совершенно другое… Ни крепкий нормальный сон, ни ее объятия и вкусный запах клубники — есть более дешевые и легкие игрушки.

Поэтому в моей постели на следующий день просыпается не Ливия, хотя цвет глаз и волос схожи. Найти тело для вечера не сложно, но для души… Или вместо души уже давно дыра? Если свет Ливии исчез так быстро, что говорить о других штучных заменителях. Пока Осборн спит в своей плюшевой пижаме с бегемотом в отеле, мой член скользит в другой киске.

Купер прилетает за день до концерта на саундчек. Снова чешет что-то о морали и дисциплине, рассказывая, как я могу и не могу себя вести. Безразлично мямлю в ответ бессвязные предложения, отыгрываю партии, лажая в нескольких местах, и выслушиваю вдобавок недовольства Эванса, Райта и Шема. Отчаливаю на квартиру, как-то с ними не поссорившись, пью таблетки и просыпаюсь среди ночи от кошмаров, задыхаясь в бреду. Сижу до утра, как дебил с пепельницей на полу и выкуриваю несколько бесполезных сигарет, думая о… ни о чем. Смотрю на свое отражение в зеркале, встречая пустоту. Сегодня открытие концерта в родном городе, с которого начался путь «Потерянного поколения», но на моем лице ноль эмоций из-за отсутствия сна и не только. Что за просроченные таблетки подсунули, если даже с Осборн я спал, как младенец?

За стенами шумит толпа, я слышу их скандирования, словно рокот волн, чувствую вибрации и воодушевляюсь. Надо бы усилить эмоции и закрепить эффект, чтобы получить несравненный кайф. Пока в гримерке народ распивает бутылку шампанского, я закрываюсь в туалете и выхожу совершенно другим человеком.

Шоу начинается.

Крики фанатов, с лозунгами «Потерянное поколение» врываются под кожу и отражаются на кончиках пальцев, которые разрывают гитару. Я что-то болтаю между песнями, руковожу толпой, объявляя слэм (действие публики на музыкальных концертах, при котором люди толкаются и врезаются друг в друга). Фаны устраивают «сёркл пит» (бег внутри круга), а какой-то ненормальный лезет даже на сцену, и ныряет головой вниз в толпу, плывя по волнам из рук. Неудержимый драйв наполняет клетки, скользит белым раствором по венам и ударяет в мозг. Звуки воспринимаются четче, как и окружающие люди, предметы — я будто смотрю другими глазами на серый доселе мир. Под конец сета яркость убавляется, и все вокруг смазывается: линии, голоса, лица. По телу струится пот, чувствуется отдышка, но улыбка не исчезает с радостной рожи.

На разогреве выступает какая-то местная поп-панк группа MAD, пока мы вваливаемся в гримерку, но не успеваю даже смочить пересохшее горло вискарем, как меня уже откидывает к стене озверевший Эванс.

— Ты за*бал, — жестко говорит Син и сжимает воротник моей куртки, с новой силой впечатывая в стену, желая размазать. В помещении слышны звуки электрогитар, ударных, голос вокалиста и толпы. Шем и Райт только наблюдают за ситуацией, находясь явно на стороне Эванса. — Снова обдолбался?

— И? — равнодушно бросаю, встречая убийственный взгляд.

— Ты каждый концерт начинаешь с дорожек, хочешь сдохнуть? — шипит он, и по его суровому лицу ходят желваки.

— От пары дорожек не сдыхают, чувак, угомонись и убери руки. Мне мамки не нужны, — насмехаюсь и хлопаю его дружески по плечу.

Чего он так завелся? Сам же иногда на студии косяк выкуривает. Да, бля, все курят и нюхают — это нормально.

— Что дальше: героин, спидбол, ДОБ? Откинешь копыта, как *баный нарик? — нудит Эванс, но я молчу, безразлично мозоля глазами стену. Не хватает только Джинет и Купера. Представляю, как каждый отчитывает и показывает пальцем, мол, так нельзя, это плохо. Непроизвольно губы дрожат, и я вовсю ржу, но из-за грубого толчка о стену смех пропадает. — Считаешь себя самым умным? Рассказать о таких же умниках, как ты?

— Отвали, — отпихиваю руку и собираюсь выйти из гримерки, но Эванс хватает за локоть, останавливая.

— Я не закончил.

— Да мне похеру это нытье, дай я выйду отлить, — равнодушно протягиваю, но в разговор вклинивается Шем, затем Райт. Мозги вскипают, злость затапливает все блоки и сжигает систему, пока они нагружают кучей дерьма.

— А не пошли бы вы нахер? — ору во всю глотку, показывая пальцем. — Каждый из вас жрет алкоголь, курит, иногда дует и нюхает, так какого хера ко мне сейчас претензии?! Козла отпущения нашли?!

Отпираю дверь, чуть не срывая в порыве ярости с петель, встречая удивленных Джи и Ливию, пролетаю мимо, чтобы избежать дополнительных расспросов. Расталкиваю персонал и закрываюсь в туалете, подставляя голову под кран. Холодная вода остужает вскипятившиеся мозги, но гнев пульсирует и не отступает. Они рассказывают сказочки для дебилов о вреде наркотиков, употребляя наркотики. Сколько еще терпеть маразм. Может, послать к черту тур и свалить в Гренландию к эскимосам? Не, лучше туда, где тепло. Начало просто шик, нечего сказать, если продолжиться в том же духе, к концу мы конкретно пересремся. Контракт закончится, как и существование «Потерянного поколения». Закрываю кран и долго смотрю на отражение с прилипшими ко лбу волосами, с которых стекает вода. Сжимаю пальцы, слыша стук в дверь, но не откликаюсь.

— Нам выходить, — доносится приглушенно голос Шема. Да, надо ведь продолжать шоу и развлекать публику, снова улыбаться.