В кафе-ресторане View Cafe Cliffsс было занято только три столика, и мы устроились напротив панорамного окна, которое позволяло в полной мере увидеть утесы Мохер, поглощенные пока непроницаемым плотным туманом. Официант перед каждым положил меню, рассказывая о фирменных блюдах. В итоге, я и Ливия доверились ему и сделали заказ. На заднем фоне тихо играла народная ирландская музыка, мы негромко переговаривались и делились первым впечатлением. Я успокаивал вновь пригорюнившуюся колючку, которая повесила нос, пеняя на нелетную погоду, и говорил, что в любой момент может вылезти солнце. Когда нам принесли заказ, я включил вирт-гида, который рассказывал историю утесов и различные легенды.

— В древности эти территории населяли друиды — кельтские жрецы, обладавшие тайными знаниями. Когда они почувствовали, что их религии подходит конец из-за нашествия новых поселенцев, многие решили покончить жизнь самоубийством и бросились в море с самой высокой скалы. С южной точкой гряды утесов Мохер тоже связана печальная легенда. Когда-то ведьма Мал полюбила мужественного воина Кухулина и постоянно преследовала его. В надежде отстать от своей обожательницы, Кухулин легко перепрыгивал с камня на камень, удаляясь от нее, а Мал оказалась не такой ловкой, и, упав с утеса, утонула в морской пучине. Эта скала получила название Голова Ведьмы. Высота утеса составляет сто двадцать метров, далее на север она увеличивается, и самая высокая точка насчитывает двести четырнадцать метров. Здесь находится смотровая башня, выстроенная местным помещиком Корнелиусом О'Брайеном в начале девятнадцатого века, действующая поныне. Если погода хорошая, можно увидеть вдалеке Аранские острова и залив Голуэй.

После услышанного, я ухмыльнулся, допивая свой кофе.

— Эту легенду надо знать каждой надоедливой бабе, у которой вместо мозга грецкий орех.

Ливия, не отрывавшая взора от окна, скривилась и цыкнула.

— Почему сразу виновата баба? — она сморщилась, произнося слово «баба». — Мал всего лишь влюбилась, рассчитывала на ответные чувства, а этот воин, как трус, убегал и не мог сказать, что не любит и ничего у них не выйдет.

— Откуда ты знаешь, сказал он или нет? Ты же не была свидетелем этой драматичной сцены, — язвительно произнес, глядя насмешливо на девушку. — Есть бабы, которые не понимают слова «нет», хоть сто раз талдычь, и того, что нам, парням, неинтересно, когда они себя на блюдечке предлагают. «На, бери, я вся твоя, милый», — последнее предложение я пропел гнусавым голосом, и Ливия закатила глаза, скрестив руки. — Поэтому мужики от таких настырных бегут, куда глаза глядят. Тогда эти бабы превращаются в конченых стерв и мужененавистниц, когда им наглядно показывают «отвали, ты не нужна, найди другого несчастного и *би его извилины», и обвиняют во всем мужиков. Лучше бы в очереди за мозгом стояли, когда была возможность, но они тупили и в итоге под их черепной коробкой пусто.

Я откинулся на спинку деревянного стула, многозначительно глядя на хмурую колючку, которая жевала нижнюю губу и метала в меня искры ненависти.

— Что? Я не прав? — приподнял брови и наклонил слегка голову.

— Не все такие…

— А я не обобщал.

— … сложно бороться с чувствами, которые затуманивают мозг, — продолжила Ливия.

— Нечего затуманивать, когда в голове ветер гуляет, — едко вставил и усмехнулся.

— Этого не понять тому, кто не болел человеком и не любил, — резко выпалила она. — Как бы не старался избавиться от зависимости, ничего не помогает и не лечит. Страшно, когда любовь превращается в психологическое заболевание, но хуже, когда она не взаимна. Поэтому девушки ведут себя глупо, думают, что поступают верно, на самом деле закапывая себя еще глубже в могилу безответных чувств, — Ливия говорила на одном дыхании, смотря мне прямо в глаза, но после сразу же опустила взгляд на сомкнутые руки, слегка качая головой, будто винила себя за сказанное.

Я перестал улыбаться, и за столом повисла угнетающая тишина — мы оба погрузились в свои мрачные раздумья. Вспомнил слова неугомонной подруги Ливии, когда она стояла на громкой связи и проговорилась, что колючка давно влюблена в какого-то придурка. Тогда эта фраза влетела в одно ухо и вылетела через другое. Я не придал ей особого значения, так как был за*банным, после съемок и студии. А стоило… Хотя, не думаю, что меня что-то бы остановило. Когда являешься эгоистом, и перед тобой стоит конкретная цель, какие бы препятствия не встречались — можно даже по головам идти, причинять жуткую боль — все равно возьмешь свое, сквозь слезы и кровь. Чем дальше Ливия заходила, тем в большего эгоиста я превращался.

— Кажется, дождь закончился, — сказал я, прочистив горло. Ливия кивнула, пребывая в каком-то трансе, и мы покинули комплекс. Поначалу шли молча под пронзительным ветром, но приближаясь к утесам, начали перекидываться короткими фразами. Посетителей за это время не прибавилось: ждали хорошей погоды. Только экстремалы рисковали бродить по мокрым камням и траве.

Мы поднялись по ступенькам к вооруженной на самой верхней северной точке небольшой башне О'Брайена. Вдоль гряды на милю (1,6 километров) тянулась изгородь высотой в ярд (примерно один метр) из сланцевых плит, используемых в качестве строительного материала в девятнадцатом веке. На них были хорошо видны отпечатки ископаемых угрей, окаменевших тысячи лет назад. Ливия иногда останавливалась и фотографировала, затем показывала снимки. Когда мы стояли возле изгороди на смотровой площадке, рассматривая утесы в тумане, захватывало дух. В лицо бил сильный ветер и летели брызги от волн, но это не мешало восхищаться монументальной, суровой красотой. Скалы, вырезанные временем, одновременно очаровывали и вселяли страх. В воздухе парило множество разных птиц, о которых рассказывал вирт-гид: чайки, тупики, сапсаны.

Стоять долго в такую погоду было холодно, поэтому мы выбрали пешую тропинку и побрели вдоль утесов. Ливия шла поодаль, в отличие от меня: я подходил к краю под ее испуганные возгласы «Ты больной!». Трава и камни, покрытые мхом, сейчас были скользкими, но несмотря на опасность и таблички «Осторожно!», «Не подходить близко!», которые только подогревали интерес, я спускался и чувствовал, как кончики пальцев покалывает. Дыхание замирало, когда ветер и водные струи могли в любой момент сбить с ног и унести в морскую пучину, как ведьму Мал. Ливия ругалась и обзывала меня психом, а я ее трусишкой.

— Для кого построили изгороди и предупредили не подходить близко? — Осборн напоминала строгую училку, не хватало только указки для большего эффекта и очков в прямоугольной оправе.

— Для зануд. Боишься намочить штанишки, милая? — подкалывал насупившуюся колючку.

— У меня же нет вавки в голове, как у тебя, — отзывалась она, продолжая фотографировать меня и утесы. Погода пока не улучшалась, и снова моросил неприятный дождь.

Я аккуратно подошел к обрыву, но слишком близко, когда отделяли считанные сантиметры. В голове переключились выключатели, и я осознал, что нахожусь на волосок от смерти, камни в любой момент могут обрушиться и забрать с собой в бездну.

— Лавлес, чокнутый идиот, немедленно вернись! — крикнула Ливия и прикрыла рот рукой, оглядываясь по сторонам.

Я повернулся медленно к океану спиной и увидел в глазах девушки неподдельный ужас. Внутри творилось что-то ирреальное: я буквально кожей чувствовал, что парю, дальше только Атлантика и почти двести метров до смерти. В крови бежал сумасшедший адреналин, смешивался с диким восторгом и страхом сорваться, канув в ледяные воды океана. Лицо Ливии побелело от испуга, она нервно переминалась с ноги на ногу и непонимающе смотрела в упор.

— Что ты делаешь? — беспокойно спросила девушка и неуверенно шагнула ко мне.

Казалось, что почва под ногами исчезает — именно такие ощущения сейчас я испытывал, когда стоял над пропастью. Пан или пропал, либо ты, либо тебя. Чувствуешь, как смерть вот-вот настигнет, но смотришь с вызовом ей в лицо, высокомерно, презрительно, играешь, испытываешь судьбу. Себя. Ливию. Будто утесы сами диктуют условия и правила — все или ничего. Двести метров лететь одному или забрать с собой свет, чтобы он освещал путь и угас окончательно. Навсегда. И ты виновник его гибели. Вашей гибели. Жар опалял легкие и не давал сделать вдоха, по телу пробегала возбужденная дрожь, вызывавшая ужас и восхищение.