Дом Арин всегда был здесь, поэтому она вернулась в Ирландию, а мой? Где мой дом? Я затянулся и неспешно выдохнул, следя за стекающими каплями. Дом — это не страна и город, где родился или живешь, а люди, которые всегда ждут: любящие родители, тепло материнских объятий и, полный гордости, отцовский взгляд. Мне некуда и не к кому возвращаться, разве что к воспоминаниям, где я научился жить один, хороня желание любить и быть любимым. Везде чужой, не умеющий отвечать взаимностью. О какой сентиментальной хрени я думаю ни свет, ни заря. Это из-за ночного кошмара столько философии накатило. Я докурил сигарету и прикрыл окно, обращая взор на Ливию, но вместе с шумом дождя услышал тихие звуки фортепиано. Послышалось?

Надел футболку, серые штаны и бесшумно спустился на первый этаж, останавливаясь в проходе гостиной. Арин сидела перед фортепиано, из которого лилась грустная мелодия. Она полностью отдавалась стихии музыки и не видела, что я внимательно слушаю. Минорные ноты проходили сквозь кожу и вызывали безрадостные мысли, пока я смотрел на маму.

Как только она покинула дом, в моих глазах потухла вера. Уже в те времена я играл на публику и даже перед друзьями, того не осознавая, и постепенно становился заложником масок. Маленький Габриэль умело носил на лице обманчивые улыбки, смеялся и веселился. Маленький Габриэль заходил в дом, где стояла гробовая тишина и пустота, кидал рюкзак и становился тем, кем являлся на самом деле. Я окружал себя глухими стенами, через которые перестал просачиваться живой свет. Друзья не виноваты, что не способны видеть сквозь них. Но Ливия сумела обойти защиту и разглядеть того, кто там давно заточен: одинокое существо, не верящее в добро. Жалкое и побитое создание, узник прошлого и человек, лишенный настоящих чувств, который создал в своем сердце склеп, где вместо любви родилась ноющая боль. Мы переносим гнев на людей, которые нам дороги, того не желая. Потому что раны, которые стараемся зашить, используя все методы, время от времени кровоточат и пачкают тех, кто заслуживает лучшего.

Пытаюсь свыкнуться с новыми яркими чувствами, которые рождаются благодаря Ливии, но не знаю, что с ними делать, куда поместить и какое место отвести в жизни, длиною в день. Будто рождаюсь с первым лучом света и умираю, когда темнота накрывает город. Снова и снова… Я могу лишь оставаться честным, но Ливия влюбилась не в того человека. Пока я не выпущу из себя Ад, не сорву кандалы и не разрушу склеп, между нами всегда будет стоять существо, живущее во мне и сеющее неуверенность. Она достойна тепла, а не холода.

— Ох, Габриэль, — волна мрачных мыслей растворилась, взор сфокусировался на удивленной женщине. — Прости, что разбудила.

— Нет, мне не спалось, — я взглянул на камин, где стояли мои детские фото, на которых мы еще счастливы.

— К чайкам надо привыкнуть, — губы Арин тронула слабая улыбка.

«К чайкам, возможно, но не к кошмарам, когда просыпаешься от удушья», — посетила невеселая мысль.

— Почему не спишь? — я скрестил руки и обратил внимание на маму.

— Муза приходит ранним утром, иногда поздней ночью, у нее свой режим, — она тихо засмеялась, чуть наклонив голову.

— Не играл уже тринадцать лет.

Зачем я это сказал? Улыбка исчезла с губ Арин, в глазах появилась печаль и вина. Посмотрел в окно на ярко-зеленый газон, ощущая неловкость. Со вчерашнего дня чувствую себя не в своей тарелке. В Нью-Йорке три года назад, прощаясь, я преодолел одну ступень: простил ее, отпустил детские обиды. После этого, Арин всегда звонила, интересовалась делами, но сделать еще шаг я не смог. Кажется, ноги наливаются свинцом, когда хочу перешагнуть ступень и сократить расстояние. Мы до сих пор чужие…

— Хочешь попрактиковаться? — спросила мама, показывая глазами на фортепиано.

Она всегда брала меня на руки, когда играла на рояле в том доме, поэтому труда не составило параллельно учиться. Отца это бесило. Его лицо перекашивало, когда он видел меня за инструментом. Они сразу ссорились с матерью, а я убегал в свою комнату, не понимая, почему отец недоволен. Я ни разу так и не услышал от него добрых слов. Ни разу. Я вырос не таким, как он хотел, поэтому все, чего удостоился — это ненависть. Когда отец уничтожил последнее напоминание о маме, я перестал играть и быть нормальным ребенком. Моя жизнь превратилась в спектакль одного актера.

— Нет, я пойду, не буду мешать, — звучало двусмысленно, и на лице Арин сразу же отразилось замешательство и безысходность. Черт… Это просто дерьмо. Все же присутствие Ливии помогает преодолеть несуразные ситуации и разряжает неловкую обстановку.

— Габриэль, ты вовсе не мешаешь…

— Я неправильно выразился. Точнее… — я почесал затылок, глядя на разные предметы в комнате, ощущая дискомфорт. — Ладно, я пойду.

— Может, кофе? — Арин привстала и оперлась одной рукой о спинку дивана, глядя с надеждой, которую я не смог игнорировать.

— Хорошо.

— Без сахара, — улыбнулась она, и уголки губ в ответ поднялись.

— Да, без сахара.

Выражение ее лица смягчилось моментально, ушла напряженность и скованность, боязнь. Арин прошла на кухню, я за ней, усаживаясь за стол и наблюдая, как она варит кофе и рассказывает разные факты о деревушке. Слово за слово, и у нас завязался разговор, угнетающая атмосфера постепенно рассасывалась. Сначала говорили о планах, моем графике, друзьях, не вспоминая прошлое и не касаясь темы отца, но речь плавно зашла о Ливии.

— Она очень красивая, — подметила Арин, краем глаза глядя в мою сторону. Мы стояли на веранде с чашками кофе, который пили по второму кругу, дождь стих, тучи постепенно развеивались, проступала голубизна и признаки солнца. Мама сказала, что погода в Ирландии непостоянная и капризная, меняется несколько раз в день, поэтому жители частенько в рюкзаках и сумках носят дождевики и зонтики. Практичные ребята.

— Да, красивая, — согласился я, делая глоток и наслаждаясь необычайным вкусом. Очень красивая, но ее внутренняя красота поражает и восхищает больше. Нет уж, Ливию я ни с кем не готов обсуждать и посвящать в свои личные сомнения. Я разберусь с ними сам.

— Вы могли бы съездить на Утесы Мохер или долину Глендалох, пока есть возможность, — в глазах мамы мелькнула хитринка, а губы сложились в лукавую улыбку. — Эти места точно стоит посетить, тем более, Ливия фотограф, там можно сделать множество удачных кадров.

— Возможно, завтра съездим, — сзади раздались шаги, и я обернулся, встречая удивленный взгляд колючки. Она точно не ожидала, что я с матерью буду нормально и спокойно беседовать, после вчерашних перепалок. Девушка переводила глаза с одного на другого и обратно, поправляя растрепавшиеся волосы. Я сразу же усмехнулся, рассматривая ее немного взъерошенный, но милый видок.

— Доброе утро, — промолвила Ливия, подходя ближе, и застенчиво улыбнулась.

— Доброе, как спалось? — спросила Арин, пока девушка неловко переминалась с ноги на ногу.

— Хорошо, — ещё немного сонным голосом пробормотала колючка.

Улыбка становилась все шире, когда она стреляла карими глазками в мою сторону и краснела. «Да-да, детка, вчера ты соблазняла меня в присутствии моей мамы», — безмолвно сказал ей, издевательски ухмыляясь, но Ливия стушевалась и отвернулась, стыдливо опуская глаза. Черт бы побрал гребаные кретинистические дни. Сколько раз к херам все срывалось? Сначала звонки Слэйн, непонятно с какого перепуга она вообще объявилась, но плевать, потом эти дни… Бля, ну точно какая-то карма. Заняться с колючкой сексом — целое испытание, что еще больше подогревает интерес и желание.

В целом, день проходил спокойно. Я валялся в мансарде на кровати или в гостиной на диване, щелкая пультом и переключая каналы. Ливия и Арин снова что-то готовили на кухне, откуда вился соблазнительный шлейф разных ароматов. Пообедав, они ушли гулять по Ардмору, я отказался и отлеживал зад, втыкая в телефон, и мониторил иногда интернет в поисках каких-то новостей. Мало ли, где нас могли засечь, но пока было тихо. Только ссылки с заголовками «Оззи снова в обществе новой модели отдыхает в Сан-Педро». Что за х*йня? Я издавал смешки, читая желтуху и то, что они там плели. Хорошая байка для отвода глаз, пусть и дальше ищут меня в одном из бунгало, дебилы. Ближе к вечеру погода стабилизировалась, и колючка потащила меня гулять к утесам.