Слезы непонимания и обиды готовы были политься в тот час, но я закусил губу и сжал кулаки, выдерживая тяжелый леденящий душу взгляд родителя. Если заплачу, он и мокрого места от меня не оставит. Отец при каждом удобном случае упрекает, что у меня девчачья внешность, слезы только подольют масла в огонь и ему напрочь крышу снесет. «Смазливый щенок», — выплевывает он, находясь в нетрезвом виде.

— Ненавижу!!! — рядом с головой пролетела бутылка, и стекло со звоном посыпалось на пол.

Я рефлекторно дернулся и побежал по ступенькам в свою комнату, трясясь от страха.

— Убегаешь?! Маленькая бесхребетная мразь! Кем я тебя вырастил?! В тебе ни капли меня, весь в шлюху-мать! Гребаная шваль!

Я споткнулся, и в тот же миг на шее сомкнулись жилистые руки. Я не виноват, что похож на нее! Я не виноват, что родился! Я не виноват, что мама ушла! Я не виноват! Изо рта вырывался хрип, глаза расширились от ужаса, что отец в порыве ярости меня задушит. Он в разы сильнее и крепче. Да, я маленький, бесполезный и никчемный… Я даже не нужен маме. Я не нужен отцу. Я никому не нужен. Легкие жгло от нехватки воздуха, а сознание постепенно затуманивалось. Почему он не любит меня?! Почему?! Что я такого сделал?! Что?!

— Как же я ненавижу тебя, — шипел мужчина в лицо, дыша перегаром и желанием прикончить. Хватка на шее становилась жестче, я из последних сил втягивал ртом и носом воздух, пытаясь выбраться, но все было тщетно. — Ты ошибка, вечно мозолишь глаза… Тварь! Тварь! Тварь!

Мужчина впился пальцами в мои волосы и потащил наверх. Легкие и голову разрывало от боли, но я только судорожно дышал, пока тело била мелкая дрожь.

«Я не виноват…», — твердил про себя, перебирая небрежно непослушными ногами, потому что перед глазами плясали черные и белые точки. Отец впихнул меня в ванную, хлопнув дверью, и взял машинку для бритья. Клочья светлых волос осыпались на плитку, кожа горела, словно ее хотели с кровью содрать.

— Ты похож на сопливую девчонку, — мужчина смачно сплюнул, с яростью водя бритвой по голове и выдирая с диким удовольствием пшенично-блондинистые пряди. Меня конкретно трясло от шока. В тот момент я потерял дар речи, ослеп и оглох. Осталось только три слова, пульсирующих в голове: «Я не виноват… Я не виноват… Я не виноват…»

Глаза открылись одновременно с тяжелым вздохом, вырвавшимся из груди. Пару минут смотрел в прямоугольное окно, расположенное над кроватью. Серый рассвет неохотно заползал в помещение, и вместе с ним сквозь стены пробивались крики чаек, шум волн и свист ветра. В башке пусто, только бессвязные обрывки — сон растворялся, оставляя неприятные воспоминания из прошлого. Сел на кровати и провел рукой по лицу, снимая остатки ночного кошмара. Бля, что за гребаная хрень… Прошло тринадцать лет, а меня еще колотит, будто я вновь оказался в Эдмонтоне. С удовольствием бы стер память, и те моменты, из-за которых я превратился в совершенно другого человека. Да… Прежний Габриэль умер в месте, где все разрушилось: семья, дом и любовь.

Взгляд неторопливо бродил по стенам и мебели, замер на рядом лежащей девушке. Уголки губ дрогнули, вспоминая минувший день. Да уж, Осборн забавная особа…

Прозвучали последние аккорды, тонкие пальцы Арин оторвались от черно-белых клавиш и легли плавно на колени. Теперь в гостиной слышался только треск древесных брикетов, а блики от затухающего огня танцевали на расслабленном лице Ливии. Снова отрубилась… Я хмыкнул, заправляя светлую прядь за ухо, и провел медленно костяшками по скуле, ощущая мягкость бархатной кожи.

— У тебя потрясающая девушка, Габриэль.

Я почувствовал на себе пристальный взгляд матери, но не развернулся, продолжая рассматривать спящую колючку и размышлять над повисшей в воздухе фразой. Толк говорить, что мы не вместе? Через пару дней все равно свалим в ЛА, а нас с матерью будет разделять океан, тысячи километров и невеселое прошлое. Оно по-прежнему стоит неприступной стеной, через которую перебираться уже нет смысла. Я не хочу ее преодолевать, создавать подобие близости, которой даже не пахнет. Если бы не убеждения Ливии, я не сидел бы в доме матери, отмечая ее день рождения. Ноги бы моей не было в Ирландии, но я рад, что колючка подтолкнула к идее свалить на «изумрудный остров». Парни в курсе, что я улетел из США, но выпытать, куда именно, им не удалось. Для Купера и Штайера существовала легенда, что я развлекаюсь в Сан-Педро со знойными красотками в бунгало. Я частенько летал на курорты, поэтому менеджер и директор повелись, давая в путь наставления «вести себя нормально». Боги, когда гребаный контракт завершиться? Такая хрень зависеть и выполнять команды этих зажравшихся уродов. Пять сраных лет пахать на лейбл и забывать о свободе. Наступает момент, когда осознаешь всю никчемность коммерции, контракта и постоянного контроля. Я скучал по Эдмонтону и репетициям в гараже Шема, когда нас никто не дергал за ниточки, как пустоголовых марионеток. Но поздно думать об этом, потому что я уже не тот человек, не тот Оззи пятилетней давности. Я превращаюсь в бесформенную оболочку. В антрактах есть Ливия, ее свет, который немного наполняет смыслом мое нелепое существование. Пока что она ослепляет тьму, только неизвестно, как долго это продлится. Я не отрицаю к ней не только физическое, но и ментальное влечение. Она падает все дальше в мою бездну… Главное, чтобы ее свет не утратил тепло и не угас, познавая все отчаянье и темноту, которой я наполнен еще с детства. Тогда наше разрушение неизбежно…

Взгляд скользнул на камин, где тлели угольки, и затем на Арин. Она по-прежнему с интересом наблюдала за нами, отчего захотелось поскорее уйти, дабы избежать допроса. На ночные посиделки за разговорами с матерью я точно не подписывался, а делиться подробностями «отношений с Ливией» не намерен.

— Отнесу ее наверх, — тихо сказал и взял девушку на руки. Она пробормотала что-то нечленораздельное, обвивая шею руками, и причмокнула губами. Пришлось подавить смешок, чтобы не разбудить. Колючка в своем репертуаре: как выпьет — превращается в ангела с сияющим нимбом над головой. Сто грамм алкоголя делают свое дело. Если бы еще она не отключалась, было бы просто замечательно.

— Габриэль, — позвала Арин, и я развернулся, останавливаясь у ступенек, которые вели в мансарду. — Спасибо, что прилетел.

«Я здесь только благодаря Ливии… Расстояние не сократилось, мам. Ты все равно будешь на два шага позади. Да… Да, Соломон прав был — все проходит. Даже необходимость в родителях испаряется со временем. В людях тоже, остается рядом одиночество — оно никогда не предаст». Кивнул, выдавливая улыбку и негромко сказал:

— Оíche mhaith. (с ирл. Спокойной ночи).

— Dea-oíche, mo aingeal. (с ирл. Спокойной ночи, мой ангелочек).

За окнами нависли грозовые свинцовые тучи, первые капли ударились о стекла, и тихо зашумел дождь. Я приоткрыл немного окно, глядя вдаль, где заканчивалась Ирландия и простирались холодные воды Атлантики. Закурил, наполняя легкие «успокоительным». Ливия радовалась, как ребенок, когда самолет летел над зеленым островом, и восхищено охала, фотографируя все подряд, будто в сказку попала. Не знаю, я равнодушно относился к окружающей красоте. В ЛА много зелени, только воздух не такой чистый, как здесь, из-за повисшего над городом смога. Стеклянный дом тоже окружали деревья и океан, но Ирландия наполнена таинственностью и древностью. На нашем пути встретилось множество деревушек, круглых башен и крепостей, которым насчитывалось не одно столетие. Мама часто рассказывала перед сном сказки об этих землях, на которых проживали волшебные создания. Я верил, что существуют добрые эльфы, могучие воины и прекрасные принцессы, далекие королевства и сказочные леса с говорящими деревьями и друидами. В детстве мы верим в чудеса и добро, только взрослея, понимаем, что в сказках добро торжествует и побеждает любовь. Детские наивные грёзы разбиваются, когда ощущаешь на себе всю тяжесть реальной жизни. Стремно, когда не видишь в ней смысла и устаешь…