Между тем Анри подал совет, продиктованный благоразумием, равно как и любовью. Он посоветовал Сесиль и маркизе не оставаться в гостинице, где они поселились, а снять маленькую меблированную квартиру, которая обойдется им намного дешевле. Если пойти на такую меру заранее, пока Анри остается в Париже, а рано или поздно к такой мере все равно пришлось бы прибегнуть, Анри, по крайней мере, будет знать комнату, где предстоит жить Сесиль во время его долгого отсутствия, и в своих воспоминаниях сможет следить за ней мысленным взором в любой час дня и ночи.

Подобный довод не имел большой цены в глазах маркизы, не разбиравшейся в сердечных тонкостях, но молодые люди настаивали главным образом на необходимости экономии, и маркиза сдалась.

На другой день Анри отправился на поиски и нашел что-то подходящее в доме № 5 на улице Кок-Сент-Оноре.

На переезд потратили целый день. Заплатили по счету в гостинице, где они должны были немногим более пятисот франков, и капитал Сесиль уменьшился таким образом до восьми тысяч франков без малого.

Сесиль расположилась в новой квартире в присутствии Анри; вместе с ней он поставил каждую вещь туда, где ей надлежало находиться, повесил в алькове распятие, разложил на столе альбомы, и было условлено, что все так и останется.

Маркизе такие детали казались сущим пустяком, но для молодых людей они имели первостепенное значение.

Дни шли за днями. Анри часто спрашивал Сесиль, каким будет ее любимое занятие во время его отсутствия, и Сесиль с улыбкой отвечала:

— Я буду вышивать свадебное платье.

Накануне отъезда Анри принес Сесиль великолепное платье из индийского муслина. Это был подвенечный наряд.

Первый цветок она начала вышивать при нем, а последний должна была закончить по его возвращении.

Молодые люди расстались лишь в три часа утра. То была последняя ночь, которую им суждено было провести рядом, и они никак не могли заставить себя попрощаться.

В восемь часов они встретились снова.

День этот был для них чрезвычайно торжественным. После данной клятвы Анри ни на секунду не приходила больше в голову мысль отложить отъезд. Он заказал себе место в мальпосте, отбывавшем в Булонь в пять часов вечера.

Мы не беремся описывать в подробностях этот последний день. Хотя история, которую мы рассказываем, повествует о чувствах, а не о событиях и первейшая наша забота — придерживаться истинности и простоты, однако именно вследствие таких намерений мы не осмеливаемся ворошить тайны двух юных, чистых и истерзанных сердец. Слезы, обещания, клятвы, долгие и нежные поцелуи — вот события этого последнего дня, одного из самых мучительных в жизни Сесиль, не считая того, когда она потеряла мать.

И вместе с тем время шло, стремительное, жестокое, неумолимое; бедные дети то и дело устремляли взгляд на часы, потом опять друг на друга. Они отдали бы годы грядущей жизни за один только день, а потом, когда настал момент разлуки, — за один лишь час.

Наконец, часы показали без четверти пять, затем — пять; они в последний раз преклонили колена перед распятием. А когда поднялись, у них едва хватило времени для последнего поцелуя.

Анри бросился прочь из комнаты, но Сесиль вскрикнула с таким отчаянием, что он вернулся. Последнее слово, последняя клятва, последняя слеза, последний поцелуй — затем Анри, отстранившись от нее, убежал.

Склонившись над перилами, Сесиль следила за ним глазами, потом бросилась к окну, чтобы успеть увидеть, как он садится в кабриолет. Заметив ее у окна, Анри помахал ей шляпой.

Кабриолет тронулся в сторону улицы Сент-Оноре. Затор экипажей заставил его остановиться на секунду. Анри высунулся до пояса и махнул Сесиль платком.

В темноте он различил в окне тень и платок, махавший ему в ответ.

Кабриолет снова двинулся в путь, но Анри все махал и махал, пока не свернули за угол, вот тогда он откинулся на сиденье и разрыдался.

Он и теперь уже настолько был далек от Сесиль, словно между ними пролегли воды Атлантического океана.

Увидев, как на углу улицы Сент-Оноре исчез увозивший Анри кабриолет, Сесиль почти без чувств упала на стул.

Десять минут спустя в дверь постучали: это рассыльный принес записку. Взглянув на адрес, Сесиль узнала почерк Анри; вскрикнув от радости, она сунула в руку овернца всю мелочь, какую нашла у себя в кошельке, и побежала в свою комнату, трепеща от нежданного счастья.

Да, счастья, ибо когда любишь первой любовью, пускающей в самую глубину души свои пламенные корни, неподвластные иной любви, есть только счастье или отчаяние — никакой середины быть не может.

Развернув дрожащей рукой полученную записку, девушка, то ли плача, то ли улыбаясь, прочла следующие строки:

«Дорогая Сесиль, я приехал на почтовый двор в те минуты, когда мальпост уже отбывает; тем не менее, стоя на подножке экипажа, я вырываю страницу из блокнота и пишу Вам эти несколько строк.

Я люблю Вас, Сесиль, как ни одно смертное сердце никогда не любило. Вы для меня все: моя жена здесь, на земле, мой ангел на Небесах, моя радость и счастье повсюду, где бы я ни был. Я люблю Вас! Я люблю Вас!

Экипаж трогается, еще раз прощайте».

То было первое письмо, полученное Сесиль от Анри. Перечитав его раз десять подряд, она, словно в благодарность Богу за то, что так любима, опустилась перед распятием на колени и стала молиться.

В тот же вечер Сесиль принялась за рисунок для своего платья. Ей казалось, что, чем скорее пойдет работа, тем скорее вернется Анри. То была композиция самых красивых цветов, сохранившихся в ее альбоме, — ее друзей, ее подружек, которых она хотела приобщить к своему грядущему счастью.

Время от времени Сесиль прерывала работу, чтобы перечитать письмо.

В ту же ночь рисунок был готов.

Сесиль легла, зажав в руке записочку Анри и положив руку на сердце.

Проснувшись, Сесиль не сразу смогла собраться с мыслями; она подумала, будто ей приснилось, что Анри уехал, но потом сознание ее прояснилось, и, также как накануне, она вновь обратилась к записке, единственному своему утешению.

Время тянулось медленно и печально. Впервые за пять месяцев Сесиль провела день, так и не увидев Анри. С картой Франции в руках девушка мысленно следовала за ним по его пути, пытаясь угадать, в каком месте он находится в ту самую минуту, когда она думает о нем.

Что же касается маркизы, то она оставалась точно такой, как всегда, то есть беззаботной и эгоистичной. Анри уделял гораздо больше внимания Сесиль, чем ей, поэтому она о нем не сожалела; следует, однако, заметить, что маркиза отдавала должное Анри и любила его, насколько она была способна любить другого человека.

У бедной Сесиль не было никого на свете, с кем она могла бы разделить горечь разлуки; ей не от кого было ждать слова утешения в ответ на свои скорбные речи, не было сердца, которому можно было бы излить свое, и потому она, по обыкновению, таила все в себе, а когда становилось нестерпимо больно, думала о матери, проливая слезы, или о Боге, вознося ему молитвы.

На другой день в девять часов утра в дверь постучал почтальон: он принес второе письмо от Анри. Узнав почерк, Сесиль с такой живостью выхватила письмо из рук славного человека, что тот невольно улыбнулся поспешности девушки.

Вот оно, это второе письмо:

«Воспользовавшись недолгой остановкой, пишу Вам.

Я в Абвиле, в той самой комнате, где мы вместе завтракали по дороге в Париж. Дорогая Сесиль, я сел на то место у где сидели Вы, возможно на тот же самый стул, и пока остальные путники жалуются на довольно скверный обед, при этом все-таки поедая его, я пишу Вам.

С тех пор как мы с Вами расстались, я непрестанно думаю о Вас. Ведь я еду тем же путем, который проделал вместе с Вами, и меня всюду подстерегают воспоминания. Мне знакома каждая станция, где останавливался дилижанс и где я выходил, чтобы проведать Вас. Увы! Рядом со мной нет больше никого, кем бы я мог интересоваться; со мной едут люди, на которых я даже не взглянул, не обменявшись с ними ни единым словом.