Но я был прикован к своему месту, был неподвижен и испытывал мучительное удовлетворение, слыша, как моя дочь меня защищает, но мне казалось, что этого недостаточно; мне казалось, что она должна объяснить своему возлюбленному, как она нуждается во мне, подобно тому, как я нуждаюсь в ней; я надеялся, что она сделает это.

Она сказала:

"Да, Амори, может быть, ты прав, но присутствия моего отца нельзя избежать, не причинив ему, как я знаю, ужасной боли; кроме того, если в какие-то минуты его присутствие и стеснит наши чувства, то в другие — оно обогатит наши впечатления ".

"Нет, Мадлен, нет, — сказал Амори, — ты ошибаешься, смогу ли я в присутствии твоего отца, как сейчас, говорить, что люблю тебя?

Когда под темными апельсиновым деревьями, о которых мы только что говорили, или на берегу прозрачного и сверкающего, как зеркало, моря мы будем прогуливаться не вдвоем, а втроем, смогу ли я, если он пойдет за нами, обнять тебя за талию или попросить у твоих губ поцелуя, в котором они еще отказывают мне? А его серьезность не испугает ли нашу радость? Разве он одного с нами возраста, чтобы понять наши безумства?

Ты увидишь, ты увидишь, Мадлен, какую тень бросит на нашу радость его строгое лицо.

Если же, наоборот, мы будем одни в нашей почтовой карете — как мы будем часто болтать, как иногда будем молчать! С твоим отцом мы никогда не будем свободными: нам нужно будет молчать, когда мы захотим говорить, и нужно будет говорить, когда у нас будет желание молчать.

С ним всегда нужно будет беседовать одним и тем же тоном, с ним не будет ни приключений, ни смелых экскурсий, ни занимательных инкогнито, а лишь большая дорога, правила, соблюдение приличий. И, Боже, понимаешь ли ты меня достаточно хорошо, Мадлен, я испытываю по отношению к твоему отцу глубокую признательность, уважение и даже любовь; но разве почтение нам должен внушать наш компаньон по путешествию? Скажи мне, разве чье-то постоянное внимание не будет нас слишком стеснять в дороге?

Ты, моя дорогая Мадлен, со своей дочерней любовью, с чистотой девственности, разве и ты не думала обо всем этом; я вижу по твоему задумчивому лицу, что ты об этом думаешь и теперь.

И чем больше ты размышляешь, тем больше убеждаешься, что я не ошибаюсь и что, путешествуя втроем, двое, по крайней мере, скучают ".

Я с тоской ожидал ответа Мадлен.

Этот ответ послышался не сразу. После нескольких секунд молчания она сказала:

"Но, Амори, предположим, я согласна с тобой, что делать, скажи мне?

Это путешествие намечено, мой отец примет все меры, чтобы оно было именно таким. Даже если ты прав, теперь слишком поздно.

Впрочем, разве кто-нибудь осмелится дать понять бедному отцу, что он нас стесняет? Ты, Амори?

Во всяком случае, не я ".

"Боже мой, я знаю это, — сказал Амори, — и это меня приводит в отчаяние.

Господин д ’Авриньи, такой умный, такой тонкий и понимающий нас во всех отношениях со стороны физической, должен проявить такие же качества в вопросах нравственных и не впадать в эту жестокую манию стариков, постоянно навязывающихся молодым людям.

Я не хочу тебя обидеть, обвиняя его, но в самом деле, это очень неприятное заблуждение — ослепление отцов, не умеющих понять своих детей и, вместо того чтобы учитывать их возраст, стремящихся подчинить их вкусам и желаниям своего возраста.

Вот так и путешествие, которое могло бы быть дивным для нас, может быть испорчено этой роковой… "

"Тише! — прервала Амори Мадлен, положив пальчик на его губы. — Тихо, не говори больше так.

Послушай, мой Амори, я не могу от тебя требовать доказательства твоей любви, но… "

"Мои слова тебе кажутся безумными, не правда ли?" — сказал Амори с чувством скрытого неудовольствия.

"Нет, — ответила Мадлен, — нет, злюка. Но будем говорить тише, я боюсь сама себя услышать, так как то, о чем я собираюсь сказать тебе, мне кажется безбожным ".

И действительно, Мадлен понизила голос.

"Нет, твои требования не только не кажутся мне безумными, Амори, — я их разделяю; вот то, в чем я не хотела тебе признаться, поскольку не хотела признаться в этом даже себе самой.

Но, Амори, когда я буду так же умолять тебя, так же говорить о своей любви к тебе, и тебе придется в свою очередь сделать кое-что для меня и уступить мне, как уступаю я ".

Услышав эти последние слова, я не захотел больше слушать.

Эти последние слова, острые и холодные, как кончик шпаги, вошли в мое сердце.

Слепой эгоист, я знал только, что Антуанетта стесняет меня — меня! Но я не видел, что я стесняю их.

Впрочем, ответ мой был скор и решителен.

Печальный, но спокойный и покорный судьбе, я поднялся на крыльцо и вошел в гостиную, объявляя о себе стуком своих сапог по ступенькам.

Мадлен и Амори встали при моем приближении; я поцеловал Мадлен в лоб и протянул руку Амори…

"Знаете ли вы, мои дорогие дети, досадную новость? — сказал я им. И хотя мой голос должен был дать им понять, что несчастье, в особенности для них, не было так уж велико, они вздрогнули одновременно. — Мне необходимо отказаться от моей прекрасной мечты о путешествии. Вы уедете без меня, король ни за что не хочет дать мне отставку, о которой я его сегодня просил: его величество был так любезен, сказав мне, что я ему нужен, даже необходим, и попросил меня остаться. Что отвечать на это? Просьба короля — приказ ".

"О, отец, как это плохо, — сказала Мадлен. — Ты предпочитаешь короля дочери!.."

"Ну что же, дорогой опекун, — сказал в свою очередь Амори, не умея скрыть под видимым огорчением свою радость, — отсутствуя, вы тем не менее всегда будете с нами ".

Они хотели продолжить этот разговор, но я сразу же сменил тему разговора или скорее всего повел его в другом направлении: их невинное лицемерие причиняло мне страшную боль.

Я сообщил Амори о миссии, полученной для него, и о том, что хотел сделать это приятное путешествие полезным для его дипломатической карьеры.

Он казался мне очень признательным за то, что я сделал для него; но в это время милое дитя было поглощено единственной мыслью, мыслью о своей любви.

Когда он уходил, Мадлен проводила его из гостиной.

Случай сделал так, что я в это время очутился за дверью; я подошел к столику, чтобы взять книгу.

Мадлен меня не видела.

"Ну, Амори, — сказала она, — не кажется ли тебе, что события угадывают наши желания и подчиняются нам?.. Что ты скажешь об этом?"

"Я скажу, — ответил Амори, — что мы не учли тщеславие и что напрасно на тщеславие клевещут. Бывают недостатки, которые приносят больше благ, чем добродетели ".

Итак, моя дочь поверила, что я остаюсь из-за тщеславия.

Пусть будет так; возможно, так будет лучше".

С этого времени ничто не могло омрачить радость Мадлен и Амори, и два или три дня прошли, освещенные улыбками на всех лицах, хотя два сердца из четырех были заняты единственной мыслью, которая, как только они оставались одни, придавала их лицам истинное выражение.