— Сударыня, — обратился Фабьен к баронессе довольно тихо, чтобы сохранить видимость тайны, и в то же время достаточно громко, чтобы быть услышанным Клотильдой, — а вы не думаете, что для смягчения удара следовало бы как-то предупредить Мориса о том, что к нему явится с визитом одна женщина, но не говорить, кто она. На вашем месте я бы опасался, как бы неожиданное появление особы, какую он так сильно любил, вопреки ожиданиям доктора, вызвало бы не спасительный перелом, а сильное и потому опасное потрясение.

— Да, господин Фабьен, вы правы, — согласилась г-жа де Бартель. — Послушайте, Клотильда, господин де Рьёль высказал очень разумное соображение; он говорит…

— Я слышала, что говорил господин де Рьёль, — заметила Клотильда.

— Ну, и что ты об этом думаешь?

— У вас, сударыня, больше опыта, чем у меня, и признаюсь, я не решилась бы выразить свое мнение при таких обстоятельствах.

— Что касается меня, — сказала г-жа де Бартель, — то я придерживаюсь мнения господина Фабьена. Выслушайте меня, господин де Рьёль, и согласитесь, что мой план превосходен. Вместо того чтобы говорить тихо и осторожно, как мы делали это до сих пор, я подам знак господину де Монжиру и доктору сесть у кровати Мориса. Сама я тоже сяду рядом с ними и в ходе обычной беседы сообщу, что одна здешняя соседка просит у нас разрешения осмотреть дом: ей расписывали его как образец вкуса. А так как всем здесь руководил Морис, я уверена, что это ему польстит, ведь в отношении меблировки у нашего милого мальчика самолюбие художника; он и в самом деле решительно всем руководил здесь: дом стал просто неузнаваем. Так о чем это я говорила, господин де Рьёль?

— Вы говорили, сударыня, что предупредите Мориса, будто одна здешняя соседка…

— Ах, да! Затем, как вы понимаете, я опишу эту самую соседку, причем таким образом, чтобы пробудить у него некоторые подозрения. Неудобно, скажу я, отказаться удовлетворить любопытство молодой и красивой женщины — эти последние слова я подчеркну, — хотя она и не совсем обычна, — добавлю я опять с ударением. Возможно даже, она немного легкомысленна — добавлю я потом с еще большим нажимом, — но один визит за городом, на который вовсе не обязательно отвечать, не влечет за собой никаких последствий… А мы тем временем будем следить, какое впечатление произведут эти слова, сказанные вполне естественным тоном, как я только что говорила вам, словно речь идет о самом простом и обычном в свете… Затем я приду рассказать вам обо всем, что произошло.

Госпожа де Бартель собралась покинуть гостиную; Клотильда хотела последовать за ней. У Фабьена на мгновение возникли опасения, что его план не удастся; но баронесса остановила свою невестку.

— Подожди, подожди, моя дорогая, — сказала она, — я вот о чем подумала: дело в том, что к этому сообщению я хочу добавить кое-какие детали ее внешности, и потому тебе не следует находиться там; видишь ли, твое присутствие будет стеснять его, мой ангел. При тебе он не осмелится расспрашивать меня, ибо, поверь, в глубине души Морис, я в этом не сомневаюсь, признает свою ужасную вину перед тобой.

— Сударыня! — прошептала, краснея, Клотильда.

— Да посмотрите же, как она красива, — продолжала баронесса, — ее мужу просто нет оправдания. Когда Морис поправится, я дам тебе один совет, милое дитя: постарайся в свою очередь вывести его из себя.

— Каким образом, сударыня? — спросила Клотильда, поднимая на баронессу свои огромные синие глаза.

— Каким образом? Я сама тебя научу. Но вернемся к нашей даме: она приехала, я ее видела.

— Вы ее видели? — воскликнула Клотильда.

— Да нет же, моя дорогая девочка; это для Мориса она приехала, а вовсе не для тебя. "Вы ее видели?" — спросит господин де Монжиру. "Я только мельком ее заметила", — отвечу я. "Что это за женщина?" — спросит твой дядя. "Ну, женщина…" А в самом деле, господин де Рьёль, какая она? Чтобы я могла ответить.

Клотильда не сделала ни единого движения, и все-таки было ясно, что разговор этот заставляет ее страдать, вызывая если не боль, то, по крайней мере, досаду. Фабьен, словно самый настоящий знаток в таких делах, внимательно следил за нарастанием ее страдания.

— Брюнетка или блондинка? — спросила г-жа де Бартель (как всегда, с присущей ей естественной легкостью, она скользила по поверхности, ни о чем не задумываясь, и потому не заметила напряженного выражения лица Клотильды).

— Брюнетка.

— Как можно любить брюнетку, когда у тебя перед глазами такая очаровательная блондинка? Ну хорошо, высокая или маленького роста?

— Среднего, но сложена отлично.

— А как одета?

— С безукоризненным вкусом.

— Просто?

— О, с величайшей простотой.

— Хорошо, я оставляю вас вдвоем. Клотильда, ты придешь предупредить меня, как только появится экипаж госпожи Дюкудре. Кстати, на чем она приедет?

— Вернее всего, в коляске: погода слишком хорошая, чтобы запираться в карете.

— Вот как! Да у нее, стало быть, не один экипаж, у этой принцессы!

— Да, сударыня, к тому же их элегантность всем известна.

— Ах, Боже мой, Боже мой! В какое время мы живем! — воскликнула г-жа де Бартель, покидая гостиную и оставляя Фабьена наедине с Клотильдой.

А к этому, как мы уже говорили, и стремился г-н де Рьёль; с момента появления молодой женщины он всеми силами добивался именно такого результата.

Теперь настала пора сказать несколько слов о Фабьене де Рьёле, с которым мы еще не успели познакомить наших читателей.

Фабьен де Рьёль был, что называется, красивый малый в самом вульгарном смысле этого слова, хотя на первый взгляд его внешность и манеры отвечали, казалось, самым высоким требованиям парижской элегантности, и нужен был весьма искушенный взгляд или тщательнейшее изучение, чтобы обнаружить в нем отсутствие тех мелочей, что отличают истинного дворянина от простого смертного.

Фабьену было около тридцати лет, однако выглядел он моложе. Волосы у него были красивого темно-русого цвета, что выгодно оттеняло бороду более светлого тона, впрочем, в ней мелькало несколько более темных волосков; черты лица у него были правильные, но крупные, а свойственный ему чересчур яркий румянец лишал его отчасти той изысканности, которая обычно является следствием бледности. Он был высокого роста и, казалось, хорошо сложен, однако чувствовалось, что его рукам и ногам недостает тонкости в суставах и изящества в форме; прекрасно обрамленные темно-синие глаза под четко очерченными бровями не лишены были некой притягательной силы, но, сколько бы он ни пытался привнести в свой взгляд томную задумчивость, что придает такое очарование лицу, — все было тщетно. И наконец, в каждой черточке его облика ощущалась благоприобретенная элегантность, а не прирожденная утонченность — то, что дается воспитанием и обществом, но отнюдь не то, что даруется природой.

Фабьен де Рьёль подружился с Морисом де Бартелем, и это была величайшая глупость с его стороны, ибо одного присутствия Мориса было довольно, чтобы сделать явными те мелкие недостатки, что Фабьену с легкостью удалось бы скрыть вдали от него.

Мало того, злой дух, казалось, нападал на Фабьена всякий раз, как он пытался вступить в противоборство с Морисом, так как Морис превосходил его буквально во всем. Недовольный своим портным, Фабьен оставил его и взял портного Мориса, решив, что причиной безупречного совершенства, какое он видел во внешности своего друга, является особый покрой одежды, сшитой у Юманна. И что же? Он стал одеваться у Юманна, но, будучи человеком неглупым, вынужден был признать, что он все-таки проигрывает и причиной всему — его сложение и несколько полная талия. Оба они, и Фабьен и Морис, играли на скачках; но почти всегда, будь то на Марсовом поле или в Шантийи, лошадь Мориса обходила лошадь Фабьена; конечно, ненамного, всего на полголовы, но этого было достаточно, и Фабьен всякий раз проигрывал пари. Тогда Фабьену за большие деньги и под чужим именем удалось купить победившую лошадь и переманить жокея, которому он приписывал почести победы, и вот, с тем же самым жокеем и с той же самой лошадью, победившими его в прошлом году, он снова проиграл, правда, всего на четверть головы, но все-таки проиграл. Морис и Фабьен были игроками, хорошими, а главное, крупными игроками; проигрывая, оба умели сохранять спокойствие, но только Морис обладал способностью выигрывать с беспечным видом, точно так же как проигрывал. Наконец, уверяли, будто их соперничество заходит еще дальше, в сферу тех интересов, где если не сердце, то самолюбие вступает в игру, не сравнимую с соревнованием в туалетах, скачках и прочим, и будто бы даже там Морис опять одерживал победу над Фабьеном. А между тем в любовных приключениях Фабьену сопутствовала удача, и он добился того, что вошел в моду; зато Морис в моде был всегда. Фабьен был известен своей победой над принцессой де**, леди***, а Морис славился тем, что пренебрегал одержанными победами.