Предложение, сделанное г-жой д’Ольне графу де Мон-жиру, сначала ужаснуло Фернанду, но потом она решила: какое ей дело до г-жи д’Ольне, какое ей дело до графа да и всего остального мира? Средь самого шумного и многолюдного общества она все равно останется наедине со своим сердцем. И Фернанда смирилась, убежденная в том, что ее тягостных раздумий никто не в силах нарушить.

Едва граф успел выйти, как г-жа д’Ольне стала приводить в исполнение зародившийся у нее план.

— Ну что, моя крошка, — сказала она, — как вы его находите?

— Кого? — спросила Фернанда, словно очнувшись от сна.

17-878

— Нашего будущего гостя.

— Я не обратила на него внимания, сударыня.

— Как! — воскликнула г-жа д’Ольне. — Вы не обратили на него внимания? Но это же неотразимый мужчина, можете поверить мне на слово. Прежде всего, он верен традициям лучших времен, а для нас, женщин, то время ничем не хуже нынешнего. Да и потом, ни у кого теперь нет такой тонкости, деликатности. Уж не знаю, как он этого добивается, только даже самая отъявленная недотрога всегда проявляет к нему благосклонность. Он, конечно, уже не мальчик; но зато если он подле тебя, не боишься, по крайней мере, потерять его: с ним не то, что со всеми этими молодыми красавчиками, — у тех всегда найдется тысяча всяких извинений, чтобы оправдать свое отсутствие, а уж о том, чтобы подыскать подходящий предлог для оправдания своей неверности, они даже не задумываются. Без жены, без прямого наследника, пэр Франции, он всегда готов принять участие в какой-нибудь министерской комбинации, если речь идет об истинных интересах монархии. В чем дело? О чем вы думаете, мой ангел? Я говорю, а вы меня вовсе не слушаете.

— Нет, нет, я вас слушаю, и очень внимательно. Так о чем шла речь? Прошу прощения.

Госпожа д’Ольне улыбнулась.

— Я говорила, — продолжала она, — что господин де Монжиру один из тех людей, чья порода вот-вот исчезнет, моя милая, к великому несчастью для нас, женщин. Я говорю, что у него величавые манеры, но на наших глазах они уйдут вместе с его поколением; я говорю, что, если бы мне было двадцать лет, я сделала бы все возможное, чтобы понравиться такому человеку. Только к вам это не относится, вы и так всем нравитесь, сами того не желая.

— Дорогая госпожа д’Ольне, мне кажется, вы меня просто засыпали комплиментами, — сказала Фернанда, пытаясь улыбнуться.

— Вы вечно в себе сомневаетесь, моя милая, и в этом ваша огромная вина перед самой собой, клянусь вам. Хотите пари?

— Какое?

— Ставлю два против одного.

— На что?

— На то, что мы встретим господина де Монжиру в лесу еще до ужина.

— Это почему же?

— Потому что вы произвели на него огромное впечатление, потому что он попросту влюбился в вас.

Последние слова разорвали пелену, окутавшую сознание Фернанды; под внешним спокойствием духа и умением держать себя скрывалось внутреннее волнение — буря ревности, захлестнувшая ее сердце, мутила разум; намерение не встречаться больше с тем, кто обманул ее, неотвратимость разрыва и даже желание отомстить — все это вихрем проносилось у нее с голове, подсказывало сумбурные планы, безумные решения. И вдруг средь всей этой мешанины Фернанду пронзила одна мысль: чувствуя терзавшую ее боль, она внезапно осознала слабость своего сердца. Ведь если она встретит Мориса, если Морис в отчаянии бросится с мольбой к ее ногам, она несомненно простит его, а простив, кем тогда станет в собственных глазах!.. Значит, следовало сделать невозможным возврат прежних отношений, и тут женщина, любившая безоглядно всем сердцем, вспомнила, как ее превратили в куртизанку, женщину легкого поведения, содержанку; внезапная перемена, странная и неожиданная, преобразила все ее существо, по телу пробежала дрожь, на лбу выступил холодный пот; но она отерла лоб платком, смахнула слезы, положила руку на сердце, чтобы усмирить его боль, и произнесла, словно очнувшись после ужасного сна:

— Что вы сказали, сударыня? (Голос у нее был пронзительный, а улыбка — вымученной.) Что вы сейчас говорили? Я не расслышала.

— Я говорила вам, милая, — повторила г-жа д’Ольне, — что вы, как обычно, произвели впечатление и что наш гость без ума от вас.

— Кто? Этот господин? — спросила Фернанда. — Ах, я уверена, вы ошибаетесь; он не обратил на меня никакого внимания.

— Скажите лучше, мой ангел, что вы сами не обратили на него внимания, вот это будет ближе к истине. Этот господин, как вы говорите, человек со вкусом, и я ручаюсь, что он с первого взгляда сумел оценить вас. Поймите же, наконец, ничто не может укрыться от моей проницательности, уж я-то знаю толк в человеческом сердце.

— И как его зовут?

— Но я три раза называла вам его имя, не считая того, что и Жозеф о нем докладывал.

— Я ничего не слышала.

— Граф де Монжиру.

— Граф де Монжиру? — повторила Фернанда.

— Вам известно его имя, не так ли?

— Конечно.

— В таком случае вы должны знать, что это человек, достойный всяческого уважения.

— Теперь я знаю все, что хотела узнать, — ответила Фернанда, давая понять, что не стоит более распространяться на эту тему.

— Экипаж госпожи подан, — объявил слуга, открывая дверь.

— Вы идете, дорогой друг? — спросила Фернанду г-жа д’Ольне.

— Я готова, — отвечала та.

Обе они сели в экипаж. Шум и движение взбодрили писательницу; но Фернанда хранила молчание, оставаясь безучастной. Глаза ее смотрели, ничего не видя, а душа целиком сосредоточилась на своей боли. Фернанду терзали горестные мысли, и ее спутница из деликатности долгое время не нарушала ее раздумий; но вот г-жа д’Ольне тронула Фернанду за руку.

— Вы видите? — спросила она.

— Что? — вздрогнула Фернанда.

— Я ведь вам говорила.

— Что вы мне говорили?

— Что мы его встретим.

— Кого?

— Графа де Монжиру.

— Где он? — спросила Фернанда.

— Сейчас его коляска поравняется с нашей.

И в самом деле, прелестная двухместная коляска, темносиняя с серебром, неслась им навстречу, запряженная отличными лошадьми. Все было молодо: кучер, лакеи, лошади — все, за исключением человека, высунувшегося в дверцу и пославшего двум дамам изящное приветствие.

Фернанда ответила на это приветствие подкупающей улыбкой.

Двухместная коляска, промчавшись во весь опор, исчезла в мгновение ока.

— Ну что? — спросила г-жа д’Ольне. — На этот раз вы его видели?

— Да.

— И как вы его находите?

— Я нахожу его вполне приличным, — ответила Фернанда, — вид у него, по-моему, очень достойный.

— Вот видите, — сказала г-жа д’Ольне, — а я боялась, что вы и на этот раз ничего не разглядите из-за своей озабоченности. Во всяком случае, будьте уверены: мы не в последний раз его встречаем.

И в самом деле, через четверть часа, когда их экипаж выехал на песчаную аллею, обе женщины снова увидели элегантную коляску, катившуюся им навстречу. Только на этот раз она не промчалась мимо, а замедлила ход.

Госпожа д’Ольне обменялась несколькими словами с графом де Монжиру, а тот, бросив взгляд в их коляску, успел увидеть Фернанду, державшую в руках один из посланных им букетов. При этом зрелище лицо графа просияло, и, расставаясь с дамами, он торжествующе крикнул кучеру:

— В особняк.

— Он уезжает довольный, — заметила г-жа д’Ольне.

— Почему? — спросила Фернанда.

— Увидел, что вы держите в руках его букет.

— Вы думаете, он это заметил?

— Кокетка! Вы тоже это отлично видели. Теперь от вас зависит, освободится вскоре вакансия среди пэров или нет.

— Как это?

— Держите графа на расстоянии, и я обещаю, что не пройдет и недели, как он пустит себе пулю в лоб.

— Вы с ума сошли!

— Вовсе нет. Вас не только любят, вас обожают. Не стоит этим пренебрегать: так хорошо, когда тебя обожают.

— Увы! — вздохнула Фернанда; потом она вдруг опомнилась и опять призвала на помощь притворную веселость. — Но мне казалось, что мы ужинаем с графом, так ведь? — продолжала Фернанда.