— Но, дорогая баронесса, вы говорите о Морисе так, будто он все еще холост. Подумайте, наконец, о Клотильде.

— Ах, Клотильда великолепна в своей преданности, не так ли, доктор? Она бросилась ко мне в объятия со словами: "О! Мы спасем его, правда, мы спасем его?" Только женщины умеют любить по-настоящему.

— Болен от любви! — не мог прийти в себя от изумления граф.

— Да, болен от любви, — повторила г-жа де Бартель с непередаваемым материнским восторгом, полусерьезным, полукомичным. — Что в этом удивительного? Каждый день люди пускают себе пулю в лоб или бросаются в воду из-за того, что влюблены, разве не так? Да взять, к примеру, кузена того господина — как же его зовут? Того, что до сих пор чего-то там министр, да вы его наверняка знаете, — разве не влюбился он в женщину из театра? Помогите же мне, вам прекрасно известно, кого я имею в виду, кажется, он какой-то посол; и в результате он не то умер, не то женился на ней, я точно не помню.

— К несчастью, — сухо заметил граф, — Морис ни на ком не может жениться, ибо он уже женат. И если страсть его также сильна, как страсть человека, о ком вы говорите, ему остается одно: написать завещание и умереть от истощения вроде того пастуха из "Астреи", либо от…

— И это все, что вы можете сказать о Морисе, о вашем… — взгляд графа остановил баронессу. — Ну что ж! Мы с его женой обойдемся без вас и во что бы то ни стало спасем его.

— Неужели положение и в самом деле настолько серьезно, как вы говорите? — обратился г-н де Монжиру к доктору.

— Очень серьезно, господин граф, — ответил доктор, — настолько серьезно, что вчера я не решался поручиться за жизнь больного.

— Но это невероятно.

— Нет, господин граф, вполне вероятно для тех, кто смотрит на медицину с философской точки зрения. Почему вы считаете, что сильное моральное потрясение, в особенности при такой нервной организации, как у Мориса, не может оказать воздействия, равного по силе острию шпаги или пуле пистолета? Вы говорите, что обладаете некоторыми познаниями в области физиологии. Так подойдите к его кровати и убедитесь сами: лицо у него как солома, склера желтого цвета, пульс неровный — короче, имеются все признаки острого менингита, или, иными словами, воспаления мозга. Так вот! Воспаление мозга началось у него из-за большого душевного потрясения, и, скрывая причину своей печали, которую мы хотим попытаться побороть при помощи породившего ее источника, он наверняка убьет себя, для него это равносильно пуле в лоб.

— И что же за средство вы собираетесь испробовать?

— Ах, Боже мой, оно не ново, господин граф, ему две с половиной тысячи лет. Вам известна история Стратоники и юного Деметрия, не так ли?

— Да.

— Так вот, перед больным предстанет предмет его страсти, а так как дама, судя по всему, не отличается суровой добродетелью, будем надеяться, что она, став причиной болезни, сумеет и излечить ее.

— Но эта женщина… как же все-таки зовут эту женщину? — снова спросил граф.

— Ах, Боже мой, — отвечала г-жа де Бартель, — эти господа вроде бы говорили мне, но, признаюсь, я уже не помню.

— И каким же образом вы собираетесь проводить лечение? Из ваших слов я понял, что Морис слишком слаб и не сможет поехать к ней.

— Да, но зато она приедет сюда, вот и все, — сказала г-жа де Бартель.

— Как, эта женщина! Но ведь вы даже имени ее не знаете…

— Она может зваться как угодно, лишь бы вернула жизнь моему сыну, это все, что мне от нее требуется.

— Но что скажут в свете, когда узнают, что вы принимаете у себя особу такого рода?

— Пускай говорят что хотят; к тому же, разве в свете интересуются предписаниями врачей и вникают в то, какие лекарства входят в успокоительную микстуру? Мы выполняем предписание врача. Действуем по указанию науки. Свет не вернет мне сына, дорогой граф, а прекрасная незнакомка может вернуть — вот вам и весь ответ.

— Напротив, это вовсе не ответ, — возразил граф. — Вы только вообразите, что могут подумать, что станут говорить.

— Никто ничего не скажет и не подумает, раз я здесь. Ведь у меня, слава Богу, есть кое-какой авторитет. Мой сын умирает, и к моему несчастью отнесутся с уважением.

— Для любителей глупых шуток нет ничего святого.

— Я заставлю их замолчать.

— Стало быть, решение принято?

— Бесповоротно.

— И доктор его одобряет?

— Не только одобряю, — вмешался тот, — но и советую воспользоваться им, а если понадобится, то и потребую.

15-878

— В таком случае мне нечего больше сказать, — заявил граф, — за исключением того, что следует удалить Клотильду.

— К несчастью, Клотильда уже высказалась по этому поводу, она на все согласна, но при условии, что останется здесь.

— Значит, моя племянница окажется под одной крышей с этой женщиной?

— Да, но вместе со мной, граф.

— Не стоит больше говорить об этом, раз все равно следует поступать так, как вы хотите; один вопрос: когда должна произойти эта драматическая сцена?

— С какой целью вы спрашиваете меня об этом?

— Хочу остаться в тот день в Париже, вот и все.

— Ну что ж! Этот день настал, я посылала за вами именно для того, чтобы вы, напротив, были радом с нами при столь серьезных обстоятельствах.

— Но, сударыня! — воскликнул граф. — Поймите же, наконец, что для меня это невозможно; с моим-то характером… и при моей зависимости от общественного мнения.

— Тихо, — сказала баронесса, — сюда идет Клотильда.

И в самом деле, в эту самую минуту молодая женщина вошла в гостиную.

Клотильда пришла сообщить своему дяде, что Морис проснулся и что теперь можно войти в комнату больного. Господин де Монжиру бросил на нее торопливый взгляд: Клотильда была бледна, но выглядела спокойной и смиренной.

Узнав о тайной причине болезни Мориса, г-жа де Бартель и Клотильда (одна, повинуясь первому побуждению материнской любви, другая — в порыве супружеской преданности) приняли то решение, о каком мы уже говорили, решение, подсказанное им доктором, неукоснительно следовавшим своему долгу, что повелевает врачу прежде всего любой ценой спасать больного. Решение это было следствием весьма естественного и вполне законного чувства, поэтому ни та ни другая ни на минуту не задумались о том смешном положении, в какое поставит их присутствие женщины — любовницы Мориса. Господин де Монжиру, как читатель, верно, успел заметить, отнюдь не склонен был поддаваться первому побуждению и сразу понял, что приглашение женщины легкого поведения в дом его племянницы — дело неподобающее и недопустимое; кроме того, в отношении этой женщины им владело какое-то смутное беспокойство, укреплявшее его в нежелании встречаться с ней, особенно в присутствии баронессы, и потому он хотел бежать; но г-жа де Бартель, пользуясь своей давней властью, удержала его. Граф, противник всякой борьбы, уступил с какой-то боязливой нерешительностью; неясное предчувствие нашептывало ему, что он каким-то образом будет замешан во всей этой истории, и г-жа де Бартель, возможно, сама догадалась бы, что творится в душе благородного пэра, но тут как раз Клотильда прервала их беседу, становившуюся до неприличия горячей.

Она пришла, как мы уже говорили, сообщить своему дяде, что Морис проснулся и что теперь к больному можно войти.

Госпожа де Бартель и г-н де Монжиру тотчас встали и последовали за ней.

Поднимаясь по лестнице, граф мысленно пытался отыскать способ выйти из затруднительного положения, как вдруг г-жа де Бартель, устремив взгляд в окно, воскликнула:

— Ах, вот и господин Фабьен де Рьёль, сейчас мы что-нибудь узнаем.

И в самом деле, во двор в эту минуту в тильбюри въезжал Фабьен.

— В таком случае, дорогая девочка, — остановившись, сказал охваченный непонятным ему самому ужасом г-н де Монжиру, — возвращайся к своему мужу, я скоро присоединюсь к тебе, а пока мне, так же как и госпоже де Бартель, не терпится узнать, какие новости привез нам этот господин.