— Тут не корыстный интерес: ведь Морис богат, вот разве что появился какой-нибудь чужестранный принц…

— Не думаю, что при разрыве с Морисом Фернанда руководствовалась корыстными интересами.

— А знаете, то, что вы рассказываете, вызывает у меня огромное любопытство, мне хочется поскорее увидеть ее.

— Еще десять минут, и вы сможете это сделать.

— Кстати, я хотела посоветоваться с вами, как нам следует вести себя с ней? Мое мнение таково — и все, что вы рассказываете, еще раз убеждает меня в его правильности, — раз предполагается, будто мы ничего не знаем о ее поведении, и раз мы принимаем ее у себя как светскую женщину, нам следует обращаться с ней как с настоящей госпожой Дюкудре, не так ли?

— Я счастлив, госпожа баронесса, полностью разделить ваше мнение на этот счет.

— Вам ведь это понятно, господин де Рьёль? Чувство приличия и вполне естественные сомнения заставляют меня подумать об этом и заранее подготовиться к приему, какой я должна оказать ей, ибо здесь каждый последует моему примеру и будет придерживаться заданного мною тона.

— г- Потому-то я ничуть и не беспокоюсь, поверьте мне, сударыня.

— Я хочу, чтобы моя сдержанность и крайняя вежливость дали ей возможность самой выбрать нужный тон. Что же касается Клотильды, то я всеми силами пыталась дать ей понять, не говоря при этом ничего определенного, что эта дама довольно… легкомысленная и что следует вести себя осмотрительно, с холодной, церемонной благожелательностью. В конце концов, кто узнает об этой истории? Никто. Морис прикован к постели, его состояние всем известно, поэтому о нем справляются в особняке. Мы еще даже не видели нашу кузину госпожу де Нёйи, и я благодарна за это Небесам. Вы ведь с ней знакомы, господин де Рьёль?

Фабьен с улыбкой кивнул в ответ.

— Да, я знаю, что вы хотите сказать; эта женщина на редкость любопытна, болтлива и въедлива. Так что обстоятельства для лечения, какое мы собираемся испробовать, складываются необычайно благоприятно.

— Безусловно, сударыня, — сказал Фабьен с таким серьезным видом, что видно было: за ним явно скрывалось некое тайное намерение. — Но, признаюсь, меня крайне удивляет та легкость, с какой госпожа Морис де Бартель согласилась принять у себя женщину, которая похитила у нее сердце мужа и ради которой она была заброшена всю эту зиму.

— Не могу с вами не согласиться, ее преданность поразительна; однако не хотите же вы, чтобы она стала вдовой из чувства мести? Бедная Клотильда! Да это просто ангел смирения. Она согласна на все, чего хочу я; к тому же она обожает своего мужа, а людей обожают вместе с их недостатками, иногда даже за их недостатки. Они от рождения были предназначены друг для друга, любовь Клотильды к мужу началась еще с колыбели; с ее стороны это крепкая, настоящая, прочная любовь, любовь добропорядочная, совсем не похожая на эксцентричную любовь, которая убивает, вроде той, что испытывает Морис к этой женщине.

Фабьен не мог сдержать улыбку, поняв, что мать Мориса подтверждает то, что он всегда подозревал: брак его друга и мадемуазель де Монжиру был альянсом, выгодным и для него и для нее с точки зрения материальной, то есть иными словами — браком по расчету; одним из тех союзов, приносящих порой спокойствие, но никогда — счастье. Болезнь Мориса заставила его угадать это, а то, что г-жа де Бартель называла преданностью Клотильды, окончательно прояснило ситуацию. Таким образом, дело оборачивалось удачно для него, в соответствии с его желаниями, и обещало успешное осуществление его планов, ибо у Фабьена де Рьёля они были. Внутреннее удовлетворение вызвало невольную улыбку на его губах; г-жа де Бартель заметила эту улыбку.

— Чему вы смеетесь, господин де Рьёль? — спросила она.

— Удивлению Мориса, — с простодушным видом отвечал Фабьен. — Он обвинял меня в том, будто я опорочил его в глазах госпожи Дюкудре, а я, напротив, везу ее к нему!

— Бедный мальчик! — вздохнула баронесса.

И оба, подойдя к окну, облокотились на подоконник, чтобы посмотреть, не едет ли Фернанда.

Но не прошло и минуты, как г-жу де Бартель заставил обернуться легкий шум: вошла Клотильда.

— Ах, Боже мой! — воскликнула баронесса. — Что там наверху, дорогая Клотильда? Ему не стало хуже?

— Нет, сударыня, — отвечала Клотильда, — но дядя подал мне знак, чтобы я оставила его одного с Морисом и доктором. Я повиновалась и вот пришла к вам.

Молодая женщина ответила реверансом на поклон Фабьена.

— Хорошо, хорошо, — сказала г-жа де Бартель, — успокойся, мой ангел: госпожа Дюкудре, дама, о которой тебе известно, согласилась приехать, мы ожидаем ее с минуты на минуту.

Опустив глаза, Клотильда вздохнула.

— Вот видите, — шепнула г-жа де Бартель на ухо Фабьену, — бедная девочка: страдание подорвало и ее здоровье.

Бросив взгляд на Клотильду, молодой человек тотчас убедился в обратном. Никогда еще жена его друга не казалась ему столь привлекательной, а все благодаря той легкой бледности, что вполне могла быть следствием усталости, а не только горя. Бело-розовые краски ее лица, свежие губы, ясный взгляд дышали молодостью и здоровьем; поведение ее было естественным; в боли, испытываемой ею, не было никакого притворства. Впрочем, в ее возрасте (Клотильде едва исполнилось двадцать лет) обычно не умеют всерьез страшиться потери, ибо пока еще ничего не теряли. Все те, кого она, оставшись сиротой в раннем детстве, прежде любила и продолжала любить поныне, оставались рядом с ней, ее настоящее настолько было похоже на прошлое, что она не боялась будущего. И душевная боль, что причиняла ей болезнь мужа, не пугала ее: она была похожа на легкое облачко, которое скользит по ясному небу прекрасным весенним утром, заслоняя порою солнце, но не может погасить его лучей. И даже более того: наблюдая за ней, нельзя было обнаружить чувства досады, которое непременно должна была бы породить у нее измена Мориса; впрочем, воспитание ее было столь целомудренным, что она, возможно, не понимала в полной мере значения этой измены. Отблеск ее чистоты снимал вину с других; своей невинностью она как бы очищала все вокруг и, сама не ведая зла, никогда не предполагала его у других.

Пока Клотильда стояла так с опущенными глазами, пока г-жа де Бартель жалела ее вполголоса за боль, какую та не испытывала, Фабьен с непередаваемым восторгом смотрел на молодую женщину, наивную и сердцем и манерами: замужество так и не сняло с нее девственного покрова, а лишь приоткрыло его; быстро отметив про себя множество чистейших прелестей, подчеркнутых той уверенностью, что дает светская привычка, и тем спокойствием, что обусловлено добродетелью, он размышлял над странными причудами человеческого сердца, превратившими холодного мужа Клотильды в пылкого любовника Фернанды. Однако г-жа де Бартель, умудренная опытом, в своей материнской нежности страшившаяся любой мелочи и непрерывной суетой пытавшаяся заглушить свою печаль, а главное, скрыть от самой себя ее причины, не дав Клотильде времени вздохнуть еще раз, а молодому человеку — возможности далее изучать ее, тотчас заговорила вновь:

— Итак, дорогая Клотильда, ты была там, когда господин де Монжиру вошел в комнату больного?

— Да, сударыня, я сидела в изголовье кровати.

— А Морис узнал графа?

— Не знаю, потому что он даже не повернулся в его сторону.

— Ну, а потом?

— Потом дядя заговорил с ним, но Морис ему не ответил.

— Вот видите, дорогой господин Фабьен, — продолжала г-жа де Бартель, поворачиваясь к молодому человеку, — до какого состояния дошел бедный мальчик; вы видите — на все нужно пойти, лишь бы вызволить его из беды.

Фабьен утвердительно кивнул.

— И что же сделал господин де Монжиру? — продолжала баронесса, снова обращаясь к своей невестке.

— Он о чем-то тихо поговорил с доктором и подал мне знак, чтобы я вышла из комнаты.

— А твой муж заметил, что ты уходишь? Он сделал какое-нибудь движение, чтобы удержать тебя?

— Увы, нет, сударыня, — ответила Клотильда, слегка покраснев и вздохнув во второй раз.