Зато всю дорогу я беседую с Вами, Сесиль; в сердце моем звучит Ваш голос, и я говорю с ним, а он мне отвечает; мне кажется, будто я увез с собой Ваше эхо. Не осталось ли и у Вас от меня чего-нибудь подобного, не живу ли и я отчасти в Вашем сердце, как Вы в моем?
Меня заверили, что Вы получите это письмо завтра в девять часов утра. Сесиль, в девять утра подумайте обо мне, закройте глаза и вспомните берег в Булони; я буду у подножия обрыва, на прибрежной гальке вслушиваться в рокот огромного, могучего моря, так сильно поразивший нас, когда мы слушали его вместе. Не стану даже говорить, что буду думать о Вас, повторяю, Вы в моем сердце, Вы часть моего существования, я люблю Вас и тем живу, каждое биение моего сердца — это слог Вашего имени.
Прощайте, Сесиль; ничто, кроме разлуки, не может служить мерой взаимной нежности.
Напишу Вам из Булони, где остановлюсь на несколько часов; чем скорее я уеду, тем ближе будет срок моего возвращения.
Ваш Анри».
Письмо это доставило Сесиль огромную радость; прежде всего она его не ждала, а кроме того, в нем заключались вечные сердечные истины, которые сердцу так хочется слышать вновь и вновь, и наконец, оно доказывало Сесиль, что Анри непрестанно думает о ней, точно так же как она непрестанно думала о нем.
Бедная девочка считала часы уходящего дня и минуты следующего дня: казалось, вся ее жизнь зависела от этого письма из Булони.
Потом она вышивала свое прекрасное платье, но с ужасом обнаружила, что выполнение задуманного ею рисунка потребует по меньшей мере семи-восьми месяцев. А по самым строгим подсчетам молодых людей возвращение должно было произойти не далее, чем через полгода. И стало быть, Сесиль не успеет.
Что же касается маркизы, то можно было подумать, будто для нее не существует ни пространства, ни океана, ни бурь; она говорила о будущем с уверенностью стариков, предполагающих прожить годы, хотя у них остались считанные дни.
На следующий день Сесиль, проснувшаяся в пять утра и глазами торопившая стрелку часов, Сесиль, вздрагивающая от малейшего шороха, получила в девять часов письмо следующего содержания:
«Я в Булони, дорогая Сесиль.
Я взял маленькую комнату, которую занимали Вы, и, значит, я опять с Вами.
Я вызвал госпожу Амброн и говорил с ней о Вас. Нас все еще связывают невидимые, но вполне реальные нити; пока я буду видеть места, где видел Вас, мне снова будет казаться, что Вы, живая, рядом со мной; когда же я покину Англию и поплыву в Америку, как сейчас покидаю Францию, чтобы плыть в Англию, Вы тоже будете рядом со мной, но уже как ангел.
Здесь я еще вижу Вас глазами; там Вы будете видимы только моему сердцу; но всюду, где мне придется быть, я стану смотреть в небеса — конечно же, небо было Вашей родиной в прошлом и станет Вашей родиной в будущем.
Мне пришли сказать, что через два часа маленькое судно отплывает в Англию; значит, у меня едва хватит времени добежать до того берега, который станет тройным воспоминанием для моего сердца: это берег, который Вы видели без меня, который мы видели вместе и который я вновь увижу без Вас.
Оставляю Вас ненадолго, дорогая Сесиль, а по возвращении продолжу это письмо.
Как велико и прекрасно море, особенно если смотришь на него с глубоким чувством в сердце! Как это соответствует возвышенным помыслам! Как возносит Вас с земли на небо! Как заставляет понять все ничтожество человека и величие Господа!
Думается, я мог бы вечно сидеть на этом берегу, где мы бродили вместе и где, как мне кажется, если поискать хорошенько, можно обнаружить Ваши следы. Сердце мое ширилось от представшей моим глазам картины. Я любил Вас уже не так, как любят люди: я любил Вас, как цветы с возвращением весны любят солнце, как прекрасными летними ночами море любит небосвод, как во все времена земля любит Бога.
О! В эту минуту, Сесиль, — да простит меня Господь, если я заносчиво богохульствую, — меня не страшат события, которые могут разлучить нас, пускай даже ценой смерти. Если все смешивается и сливается в природе: ароматы с ароматами, облака с облаками, жизнь с жизнью, почему же смерти в таком случае не смешаться со смертью? И раз все, смешиваясь, плодоносит, почему смерть, одно из условий существования природы, одно из звеньев вечности, веха в бесконечной цепи, — почему смерть должна оставаться бесплодной? Бог не сотворил бы ее, если бы ей суждено было стать лишь орудием уничтожения в его руках и если бы, разъединяя тела, она не соединяла бы души.
Поэтому, Сесиль, именно поэтому даже у смерти не достанет сил разлучить нас, ибо в Писании сказано, что Господь победил смерть.
Итак, до встречи, Сесиль, а не прощайте, до встречи, возможно, в этом мире и уж наверняка в ином.
Почему такие мысли приходят мне сегодня? Не знаю. Что это — воспоминание? Или предчувствие?
До встречи, за мной прислали: судно готово к отплытию. Я вручаю это письмо госпоже Амброн, она сама отнесет его на почту.
Ваш Анри».
Минула неделя и пришло новое письмо. Мы назвали эту главу «Письма». Да позволят нам читатели оправдать этот заголовок, предложив их вниманию четвертое письмо:
«Вы проявляете заботу обо мне, Сесиль, Ваше дыхание продвигает меня вперед, Ваша звезда освещает мой путь.
Сейчас Вы увидите, как нам все удается: Боже мой, просто страшно делается! Я предпочел бы некоторые трудности. Хотелось бы иметь врага, которого следовало бы победить, препятствие, которое надо было бы преодолеть. Боже правый! Вам наверняка наскучит мой слишком благостный рассказ, прежде чем я успею его закончить.
Я знал, что по прибытии в Лондон уже не застану г-жу де Лорж и вообще никого из моей семьи. И действительно, все уехали, но так как я не рассчитывал на родных, ведь они и сами слишком бедны инее состоянии помочь мне, то их отсутствие опечалило меня лишь потому, что я не смог с ними встретиться.
Я рассчитывал на славного, преданного человека, на бывшего служащего, а вернее, следовало бы сказать — друга нашей семьи, человека, которого Вы знаете и любите, Сесиль, — на добрейшего г-на Дюваля.
Вам известно, что у меня, как и у Вас, Сесиль, нет состояния. Поэтому я мог рассчитывать лишь на ссуду без иного поручительства, кроме моей порядочности. И был только один человек, к которому я мог обратиться с просьбой о подобной услуге. Таким человеком был г-н Дюваль.
Впрочем, я ни минуты не колебался, собираясь просить его об этом, и уехал из Парижа с таким намерением, не сомневаясь в его доброй воле: я имел о нем представление.
Но вы ведь знаете, Сесиль, вернее, не знаете, а догадываетесь, что существует тысяча способов оказывать услуги. У одних их надо буквально вырывать, другие сами их предлагают.
Бедный г-н Дюваль! Едва я успел поведать ему — ибо ничего от него не скрываю, Сесиль, — о своей любви к Вам, о нашем положении и наших надеждах, которые мы полностью возлагаем на него, — едва я успел ему все рассказать, как его жена, повернувшись к нему, воскликнула: ‘Вот видишь! Сколько раз я тебе повторяла, что они любят друг друга?"Итак, Сесиль, эти славные люди думали о нас, проявляли интерес к нам, и даже когда мы сами еще не осмеливались признаться друг другу в нежных чувствах, наша любовь уже не была для них секретом.
Господин Дюваль подошел ко мне со слезами на глазах, да, Сесиль, этот замечательный человек чуть не плакал. "Любите ее, господин Анри, — сказал он мне, — любите ее всем сердцем, ибо это прекрасная, благородная девушка, и если бы такие люди, как мы, осмелились когда-нибудь поднять на нее глаза, то именно о такой жене я мечтал бы для моего Эдуарда. — Затем, протянув мне руку, чего он с тех пор, как меня знает, никогда не решался делать, и пожав крепко мою руку, добавил: — Еще раз повторяю, сделайте ее счастливой. А теперь, — продолжал он, вытирая глаза и препровождая меня в свой кабинет, — поговорим о делах ".
