Нотариус поклонился.

— А другая мебель? — спросил он.

— Тоже продайте, но не на торгах, а всю целиком — Монбро и Гансбергу, у которых я почти все и купила. С этого дохода вы возьмете годовое жалованье для всех моих слуг и вручите им от моего имени.

— Очень хорошо, а остальное?

— Остальное вложите куда-нибудь. Что же касается моего гардероба, то все без исключения принадлежит моим горничным. Для света я отныне мертва. Женщины, которую вы знали, — продолжала Фернанда, заметив удивление нотариуса, — больше не существует, но на смену ей пришла другая; она отвергает ее дурные помыслы и наследует все ее добрые чувства, и поверьте, она никогда не забудет вашего доброжелательного отношения. А теперь, верно, мне следует оставить вам что-то вроде доверенности, полномочий, словом, какую-то бумагу?

— Разумеется, — сказал нотариус. — Но, — продолжал он, не в силах полностью избавиться от сомнения, — возможно, вы передумаете и не разумнее ли будет подождать?

— Вы хотите, чтобы я подвергла себя испытанию, — хорошо, тем лучше. Дайте мне незаполненную доверенность;

сегодня восьмое мая, через полтора месяца вы ее получите. Вы довольны? А теперь раздобудьте- мне пять или шесть тысяч франков золотом, пошлите за почтовыми лошадьми вот с этим паспортом — он еще не кончился, — пускай возьмут по дороге у моего мастера дорожную коляску и ждут у вашей двери.

Нотариус собрался было что-то возразить по поводу столь спешного отъезда, но Фернанда продолжала:

— В Париже можно найти все что угодно и когда угодно: отдайте распоряжения, прошу вас; я знаю, вы достаточно хорошо ко мне относитесь, чтобы простить мне такое обращение с вами.

Нотариус не возразил более ни слова; его камердинеру, человеку неболтливому и сообразительному, было дано задание выполнить все поручения; затем нотариус сел возле своей прекрасной клиентки и, глядя на нее с ласковым состраданием, спросил:

— Что произошло, бедный мой друг?

— Что произошло? — повторила Фернанда. — То, что рано или поздно должно было произойти при моем характере, ведь вам он известен. Сильное потрясение породило в моей душе твердую решимость. Вы прекрасно знаете, мой друг, что я всегда мечтала жить независимой, размеренной жизнью, — так вот, время это настало. Еще вчера я была погружена во мрак, и вдруг сверкнула молния, озарив более счастливые для меня времена; я вспомнила, какой я была и какой должна стать, решение мое было принято и приведено в исполнение без промедлений, и каким бы странным и неожиданным оно ни казалось, оно окончательно и бесповоротно; вы видите, я спокойна и почти счастлива. Что ж, если, чему я, впрочем, не верю, меня одолеет скука, я вернусь в ваш огромный город искать дозволенных развлечений и уподоблюсь мужчине зрелому и рассудительному, ибо мне не суждено вкусить счастья брака и радостей материнства; это единственно возможный для меня выход — ни слова на сей счет, мой друг; может статься, что какой-нибудь мужчина, достаточно безрассудный, пожелает жениться на мне; я буду соблюдать осторожность и никогда не приму такого рода предложения; не следует забывать, что в один прекрасный день кто-то может заставить покраснеть моих детей напоминанием о том, кем была их мать.

Ее белая рука с тонкими пальцами коснулась слегка дрожавшей руки нотариуса.

— Ну что же, — сказала Фернанда, — поддержите меня в моих добрых начинаниях, вы ведь не раз слышали, как я развивала эту теорию?

— Да, — согласился он, — но я никогда не думал, что вы приведете ее в исполнение.

— Вы были вчера в Опере? — спросила Фернанда, изменив внезапно не только тему разговора, но и тон, и манеру поведения. — Что там говорили?

— Там заметили ваше отсутствие.

— В самом деле? Что же тогда скажут завтра? Что я уехала в Лондон или в Санкт-Петербург? Пускай говорят, мой друг, и не забудьте, что я доверила вам свой секрет, полагаясь на вашу честность; пускай говорят что хотят, ну а вы, если соскучитесь без вашей старинной приятельницы, если завещания и брачные контракты дадут вам передышку хотя бы на неделю, приезжайте в мою пустынь.

— Фернанда! Фернанда! Боюсь, вас ждут печальные разочарования.

— Что делать? Тут уж отрекаться не придется, ведь я покинула Париж в присутствии нотариуса. Ах, вот вы и улыбнулись, мой дорогой нотариус; я вижу, ваша светскость не позволит вам благосклонно принять мои разумные доводы, так что мне остается безумствовать и дальше. За этим дело не станет. И все-таки у меня достаточно ясная голова, чтобы стоять на своем. Мало того: так как вы холостяк, и, следовательно, я ни у кого не вызову ревности, прошу вас подать мне завтрак вон туда, поближе к огню: отбивные и холодное шампанское.

— Нет, нет, безумная бедняжка! — со слезами на глазах воскликнул нотариус при виде этой деланной веселости. — Нет, напрасно вы стараетесь, я догадываюсь о том, чего вы не хотите сказать. Ваша улыбка скрывает какую-то сильную и несчастную страсть; неверность какого-то мужчины, которого вы любите, какой-то разрыв, так ведь? Признайтесь мне, умоляю вас. Вы знаете, насколько я вам предан, мои советы идут от сердца. Этот непринужденный тон и обычно несвойственные вам легкомысленные речи выдают вас. Вы хотите скрыть какое-то горе, терзающее ваше сердце; вы пытаетесь наказать себя за вероломство какого-то возлюбленного. Говорите, говорите, прошу вас во имя нашей старой дружбы. Быть может, я смогу все исправить — правду, Фернанда, скажите правду!

— Правду, — отвечала Фернанда с присущим ей милым и серьезным чистосердечием, — я говорила вам ее при всех важных обстоятельствах моей жизни, говорила без прикрас и без надрыва. Я и сегодня рассказала бы вам все без утайки, если бы мой секрет принадлежал только мне, хотя мое откровение все равно ни к чему бы не привело с точки зрения того, что вы имеете в виду, ибо какую помощь может оказать весь ваш опыт в такой неосязаемой материи, как прошлое? Поверьте, мой друг, я говорю искренне; впрочем, какой мне интерес не быть искренней с вами? Я еду по собственной воле, меня никто к этому не принуждает, из Парижа меня гонит отвращение к прошлому, а увлекает за собой надежда на будущее. Добрые намерения ведут к добрым делам. Теперь вы мне верите?

— Приходится, раз вы не хотите сказать ничего другого.

— Вы по-прежнему отказываете мне в завтраке?

Нотариус позвонил и отдал распоряжения. Через десять минут принесли сервированный столик.

Во время этого последнего завтрака Фернанда была на редкость хороша. В порыве невинного кокетства она, казалось, хотела поразить того, кто так хорошо ее знал.

В девять часов во дворе послышался шум въезжавшего экипажа, а через минуту появился камердинер с золотом, о котором просила Фернанда. Все было готово. Фернанда с улыбкой поднялась.

Нотариус все еще не мог поверить, что это не сон и что он вот-вот не исчезнет.

— И одна, совсем одна в таком далеком путешествии! — воскликнул он, увидев, что Фернанда берет накидку и шляпу.

— Я отправляюсь на поиски нового мира, — сказала Фернанда, — и, если я найду его, ничто не должно напоминать мне там старый мир, что я покидаю. Я никого не хочу унижать своим раскаянием. — И она добавила с чарующей грацией: — Возможно, мы видимся в последний раз, так что окажите любезность, потрудитесь проводить меня вниз.

Нотариус проводил Фернанду до самого экипажа.

— Знаете, — сказал он ей, — если бы соседи не собрались у окон посмотреть на нас, я опустился бы на колени, чтобы поцеловать край вашего платья, вы необыкновенная женщина, и я уверен, что за вашей простотой кроется великая самоотверженность.

— Что ж! — ответила Фернанда. — Вместо того чтобы целовать край моего платья, поцелуйте меня. Может, вас это устроит на худой конец.

И она подставила лоб своему достойному другу, а тот прикоснулся к нему дрожащими губами. Событие это, на вид такое обычное, было одним из самых больших потрясений в его жизни.

Какой дорогой поедем из Парижа? — спросил кучер.

— Через заставу Фонтенбло, — ответила Фернанда.