— Я еду не на воды, и мне не понадобятся туалеты.

— Значит, вы просто собираетесь провести одну-две недели за городом?

— Делайте то, что я вам говорю, и не задавайте вопросов, — прервала камеристку Фернанда.

— Может быть, вы мне скажете, какие платья и шляпы я должна упаковать.

— Я прошу лишь самое необходимое белье и больше ничего: легкого чемодана или даже сумки будет вполне достаточно.

— Но вам следовало предупредить меня заранее, — продолжала горничная со свойственным прислуге упрямством.

— Это почему же, мадемуазель, позвольте вас спросить? — спросила Фернанда.

— Потому что я ничего не успела приготовить себе.

— Вы со мной не едете.

Услышав этот короткий, суровый ответ, бедная девушка расплакалась. Фернанда, такая строгая и требовательная со своими слугами, по сути, была добра к ним, и прислуга ее обожала.

— Ах, Боже мой! Боже мой! — воскликнула горничная. — Неужели я имела несчастье не угодить вам?

— Нет, — отвечала Фернанда, тронутая горестным выражением, с каким несчастная служанка произнесла эти слова, — нет, Луиза, вы славная и достойная девушка, напротив: вы служили мне преданно и усердно, и я признательна вам за все заботы. Будьте спокойны, я не останусь неблагодарной, вы получите мои последние распоряжения через нотариуса.

— Но, сударыня, простите, что я снова спрашиваю, только мне кажется, что этот последний вопрос просто необходим: когда придет господин граф, что мне ему сказать?

Фернанда покраснела до корней волос, затем, овладев собой, ответила:

— Вы скажете ему, Луиза, что я уехала из Парижа сегодня утром и никогда больше не вернусь.

Горничная в отчаянии сложила руки.

— А теперь, — сказала Фернанда, — соберите все мои ключи и отдайте мне.

Горничная повиновалась, вручив связку ключей своей госпоже; та приказала оставить ее одну.

Горничная ушла.

Достав маленький позолоченный ключик, который она носила на поясе, Фернанда открыла ящик восхитительного столика розового дерева с инкрустациями из севрского фарфора и, взяв шитый бисером белый атласный мешочек с застежкой, положила его себе в корсет. В этом мешочке хранилось несколько писем, присланных ей Морисом во время их короткой связи. Потом, снова заперев ящик, она взяла связку с ключами и, открыв секретер, сожгла все находившиеся там бумаги, затем достала маленький кошелек, в котором было пять или шесть тысяч франков в банковских билетах, и положила в карман пятьдесят луидоров, найденных ею на дне одного ящика. Вскоре ей сообщили, что экипаж готов; завернувшись в широкую теплую накидку, она вышла и приказала ехать прямо к нотариусу.

Бывают дамские нотариусы, точно так же, как бывают дамские врачи; нотариус Фернанды был элегантный молодой человек лет тридцати — тридцати четырех; его кабинет гораздо более походил на будуар какого-нибудь щёголя, нежели на святилище законоведа; это был один из тех редких счастливчиков, кто мог позволить себе купить собственную контору, не испытывая нужды в чьем-либо приданом, так что, оставшись, по счастью, холостяком, он сохранил возможность быть галантным со своими клиентками. На какое-то время он, подобно всем остальным, уступил всепобеждающему очарованию Фернанды и попытался понравиться ей, возымев надежду преуспеть; но вскоре, однако, понял тщетность своих притязаний и весело смирился со своим поражением; его любовные надежды перевоплотились в искреннюю привязанность, и он стал не только поверенным материальных интересов, но еще и другом Фернанды.

Встревоженный ее посланием, а главное, временем, когда оно было доставлено, он соскочил с кровати, хотя было только семь часов утра, и поспешил привести себя в надлежащий вид, чтобы иметь возможность принять Фернанду.

— Что означает этот ранний визит, дорогая клиентка? — спросил он ее. — Поспешите успокоить меня, ибо я крайне встревожен, тем более что вижу вас уже на ногах; хотя, если вы еще не ложились, это другое дело.

— Успокойтесь, мой дорогой нотариус, — печально улыбаясь, сказала Фернанда, — я еще не ложилась.

— В таком случае попробую успокоиться. А теперь садитесь и рассказывайте, какое дело вас привело, чему я обязан столь приятным пробуждением.

И он придвинул к камину большое элегантное бархатное кресло с мягкой спинкой, положил под ноги Фернанде гобеленовую подушку и сел напротив молодой женщины.

— Выслушайте меня, — сказала Фернанда, — вы больше чем просто мой советчик, вы мой друг; вам одному я могу доверить свои планы, ибо знаю, что вы умеете хранить тайну, как исповедник. К тому же предупреждаю вас: вам одному будет известно то, что я сейчас скажу. И если я буду предана, предательство может исходить только от вас.

— Ах, Боже мой! Такое начало вновь повергает меня в ужас! Вы сегодня пугающе торжественны.

— Дело в том, что я приняла важное решение, дорогой друг, решение бесповоротное, и я с самого начала предупреждаю вас об этом, чтобы вы даже не пытались меня отговаривать.

— Какое решение, Боже мой? Вы хотите стать кармелиткой?

— Я думала об этом, — с улыбкой сказала Фернанда, — но вы же знаете, что я против всяких крайностей. Нет, я только собираюсь покинуть Париж и никогда сюда не возвращаться… Ни слова, друг мой, ничто не заставит меня изменить мое решение. Только вам будет известно место моего уединения; я поселюсь в поместье, купленном вами для меня, куда я хотела удалиться, когда состарюсь. Я приближаю на несколько лет намеченное уединение, вот и все; я уезжаю без сожалений. Теперь давайте посмотрим, что у меня есть, расскажите мне о моих денежных делах. Вы удивлены, не так ли? Я в первый раз говорю с вами таким образом; добавлю, что если я богата, то своим положением полностью обязана только вам. Это позволяет мне вести независимую жизнь, и я вам очень признательна.

Поведение Фернанды было настолько спокойным, а язык таким точным и ясным, что нотариус склонил голову в знак вынужденного согласия. Он понял, что при такой решимости не остается места для возражений, и, не говоря ни слова, пошел за папкой, в которой хранились документы, касающиеся состояния его клиентки; затем, придав своему лицу серьезное выражение, никак не вязавшееся с обычной его галантностью, он заговорил как нотариус, хранитель ценных бумаг, доверенное лицо в финансовых сделках, давая необходимые объяснения без единого ненужного замечания.

— Итак, — сказал он, — вы хотите точно знать, каким движимым и недвижимым имуществом владеете?

— Да, в целом, дорогой друг.

— Во-первых: это поместье, приобретенное от вашего имени два года назад и увеличенное купленными недавно землями.

— Каков его общий доход?

— Двадцать тысяч франков в год; все балки в доме были заменены в ноябре прошлого года.

— Далее?

— Во-вторых: расписка на сумму в сто пятьдесят тысяч франков, ссуженную под первую ипотеку при установленной законом ставке в пять процентов.

— Что составляет в год?

— Семь тысяч пятьсот франков.

— Так, значит, дорогой друг, я действительно богата? — сказала Фернанда.

— Подождите.

— Как, это еще не все?

— В-третьих: государственный трех- и пятипроцентный заем, восемь купонов на общую сумму в десять тысяч франков ренты. Вместе с двадцатью тысячами франков от поместья и с вышеупомянутыми семью тысячами пятьюстами франков это составляет капитал в тридцать семь тысяч пятьсот франков ренты, свободной от всяких обложений и налогов. Такова, дорогой друг, точная картина вашего состояния. Вы довольны?

— Я в восторге, это намного превышает то, на что я надеялась. Теперь, дорогой друг, выслушайте мои последние указания. Вот список вещей, которые я желаю получить; вы видите, кроме спальни в полном виде, какую я хочу иметь там: кровать, картины, драпировки и мебель, — словом, всю, какая она есть, я прошу у вас мое фортепьяно, мои ноты, книги, ящик с красками, мольберт, мои статуэтки и эскизы.

— А со всем остальным что нам делать?

— Подождите. Вот ключ от моего столика розового дерева, которым вы всегда восторгались — с этого момента он принадлежит вам; во втором ящике вы найдете мои драгоценности и бриллианты, продайте их самому честному ювелиру, какого только знаете. Говорю вам это потому, что теперь он обворует не меня, а бедняков моего прихода, которым предназначается выручка от этой продажи.