Она запыхалась, быстро выдохлась. Я быстро выбил из руки ее оружие, ударив плашмя.

Ни Эн Лэя. Ни засранца Ён Ниана. Испарились, что ли, они оба? Все?..

Но сдаваться было не в моем стиле. Меч отбросил — она вздрогнула — и, метнувшись через несколько шагов, чего она, разумеется, не заметила, крепко обхватил, магией сковав ей руки и ноги.

Что ж, если ты колдуешь, то у тебя останется только это!

И жадно вцепился поцелуем в ее губы.

Сжалась, словно окаменела, словно нападал на нее мужчина впервые.

Впервые?..

Отпустил на несколько мгновений — мордочка покраснела, глаза расширились, грудь поднималась быстрее, быстрее… боится или…

Я ухватил ее осторожно. Целуя помедленнее и нежнее. Не хотелось уж нежничать с заразой, из—за которой у меня несколько мгновений болела самая хрупкая мужская часть, но вытрясти из нее степень и мощность защитной магии или вынудить—таки заревновавшего защитника вылезть — это, определенно, того стоило.

Я ее выпустил, задышавшую быстрее. Мне внезапно захотелось просто забыть обо всем. Все—таки, в руках у меня замерла робко юная женщина. Обожаю видеть их такими испуганными и покорными!

— Ты ведь меня не любишь! — сказала она с укоризной.

Не страх, а сожаление, что все так сложилось. Со мной.

— А разве обязательно кого—то любить, чтобы получить удовольствие на несколько мгновений?

— Мне не нравится твой способ жить, — отрезала она, голову отвернув.

Упрямица. Гордая. Невинная. Прямолинейная до отвращения.

Прямолинейная… как они!

Разве что она могла привлечь одного из них этим?..

— Может, тебе нравится слоняться по земле и видеть других униженными, — голос ее дрожал, в глазах появились слезы. — Может, тебе даже нравится видеть и причинять другим мучения. Но если ты останешься таким, то ты не увидишь всех красок жизни. Никогда не увидишь.

— Каких же? — осторожно скользнул пальцами от ее виска, по щеке, по шее.

Не отзывалась даже телом. Стойкий дух, зиждящийся на твердых принципах, въевшихся уже и пропитавших все ее хрупкое существо.

— Например… — голос ее дрогнул. — Например, ты никогда не услышишь, как кто— то будет играть, стараясь украсить твой день и твою жизнь.

— Как будто опытные музыканты играют скверно! — усмехнулся.

— Есть мастерство. А есть песня души. Ты никогда не услышишь ее.

— Песня… души… — произнес, смакуя.

A ведь Ён Ниан тоже любил музыку, любил порассуждать о ней. Когда Эн Лэй притаскивался ко мне и заставал за музицированием, тогда, пожалуй, язвительный и неприступный Ён Ниан возникал чаще всего. Якобы ему скучно. Якобы просто на время. Так, просто в голову взбрело. И колкость он давно мне не говорил, но со скуки и безделья опять что—нибудь едкое придумал. Конечно, для меня. Конечно, чтоб меня пнуть. Но почему—то чтоб непременно нарушить мою музыку. Но при этом в самом ее конце, эдак на вторую, третью или дальше вообще песнь. Короче, я все заметил. Всю его любовь. И только к ней.

Глухо спросил:

— Если я тебя выпущу, ты мне сыграешь?

Может, я смогу дорваться до этого упрямого музыканта хоть так?..

— Ты меня похитил. Напал на меня, — укоризненный взгляд. — Разве я смогу сыграть для тебя от всей души?

Безыскусная. Пугающе прямолинейная. Неожиданно чистая. Ко всем.

— Да и где тут…

Ухмыльнувшись, отошел.

Вслед за моим неспешным жестом и следом за течением удлинившегося рукава ханьфу за мною появился столик с цинем. А к ней вернулась способность двигаться.

Она прикусила губу, тонкую, но после этого вспыхнувшую ярко. Призывно вспыхнувшую. В моих фантазиях.

Но ухватить за что—нибудь эту хрупкую странную душу было даже веселее, чем просто отыметь это хрупкое тело, к которому не прикасался еще никто.

Я, улыбнувшись, отошел за столик — даже повернувшись к ней спиною, достаточно, чтоб успела добежать и схватить меч — но когда повернулся уже за столом, на несколько шагов, то девочка в мужской одежде все еще стояла на месте. Кусая губу. Дура.

— Правда, отпустишь?

И чем она тебя пленила, старина Эн Лэй? Ён Ниана скучающего можно было ухватить только музыкой. А ты равнодушно смотрел на всех моих женщин.

— Ты же то угощал, то вдруг напал на меня с оружием.

— Верить или не верить — решать тебе, — медленно развел руки в стороны. — Но искусства я люблю не меньше, чем оружие. Если станешь моим гостем и сыграешь сносно хоть что—нибудь, то из уважения к искусству я захочу тебя отпустить, — ухмыльнулся. — А иначе ты отсюда живой не выйдешь. Воин из тебя, уж извини за прямоту, никудышный.

— Никчемный, знаю, — ответила неожиданно простодушно и спокойно. — Но если я отсюда выйду, то научусь.

— Интересно будет на это посмотреть, — многозначительно ей улыбнулся.

Но, нет. Эта слишком чистая душа еще хотела другим верить.

Прошла, волнуясь, резкою, нервною походкою. Села напротив меня за цинь. Тонкие пальцы осторожно и робко легли на струны. Она извлекла первый звук, с крайней струны. Замерла, глаза прикрыв и прислушавшись. Пальцы с жадным любопытством опробовали пение каждой струны.

А настоящий инструмент отличать от дешевки она умеет!

— Красиво звучит… — растерянно распахнула глаза.

Детская наивность.

Хрупкие пальцы легко перебрали несколько струн.

— Я новую мелодию опробую, может? — вопросительный взгляд на меня.

— Конечно, как тебе угодно, дитя, — приглашающее и неспешно, чтоб получилось побольше красивых движений, ей указал на мой любимый цинь. А сам, отогнув переднюю полу ханьфу, сел на расстоянии, где стоял, ноги скрестив.

Доверилась. Хотела верить. Могла еще верить любому. Влюбленная в музыку девочка тронула струны.

А от звуков, что вдруг родились, у меня оборвалось все.

«Небесный лекарь»! Мелодия, рожденная давним старцем на Небе. Трижды Ён Ниан появлялся, когда я начинал играть ее, почаще, чем на других мелодиях и песнях. Да и… вроде Эн Лэй как—то упоминал, что на Небе Ён Ниан прославился своею манерою исполнения древних мелодий. Хотя за искажение «Небесного лекаря» его ругали нещадно. Но ему так хотелось. Ему просто так хотелось. Это давнее, неизменное, всегда непредсказуемое стремление истинного мастера, влюбленного навечно в какое—нибудь искусство. Оно вспыхивает время от времени и заставляет его рождать новые вселенные, разрушая прежде принятое отчасти или насовсем.

И она играла «Небесного лекаря» совсем иначе, чем разучивали меня и Эн Лэя на Небе! Хотя… что—то от исполнения Эн Лэя было и у ней. А Эн Лэя мог упросить сам Ён Ниан.

Как причудлива мелодия жизни! Как знать, сколько десятилетий спустя один давний, полузабытый, полупьяный разговор расставит все по местам и расстроит планы друзей и врагов! Когда что—то давнее неожиданно всплывет..

A она играла, забывшись, где, забыв совершенно о моем присутствии.

Его не мог отдать ей Эн Лэй.

Ее мог выбрать только сам Ён Ниан.

И я душою готов поклясться, что этот упрямый поэт здесь, при ней!

Эту божественную музыку, это наглое нарушение священных почти уже канонов этот ценитель моих экспромтов и издевательств над классикой и человеческими музыкальными веяниями просто не мог пропустить.

Не дотянув до конца «Небесного лекаря» всего несколько мгновений, девочка внезапно остановилась и счастливо рассмеялась.

— Какой красивый инструмент! — тонкая рука нежно погладила струны.

— Мой самый любимый! — признался я с гордостью.

Есть такая зараза, внезапная, непредсказуемо возникающая и опьяняющая порой покрепче вина и женских объятий — встреча с другим ценителем прекрасного. И плевать уже, что я только хотел найти и вытащить за шиворот этого упрямого мелкого дракона! И неважно, что я вообще—то напал сначала на нее. Мы сидим вокруг хорошего инструмента и просто улыбаемся друг другу. Есть мы, прекрасный инструмент и дыхание божественной музыки. Жизнь упоительно прекрасна!

Не сразу вспомнил, что наши задумчивые рожи на иллюзиях, оставленные там вместо нас, могут со временем привлечь внимание. Особенно, если там уже день закончился и пришел хозяин нас выгонять из—за стола. А с хорошею музыкой, как и с хорошею компанию, время незаметно пролетает!