Раймодин оказался крайне твердым и строгим наставником, но и ученик ему попался, я полагаю, очень старательный. Целыми днями он выслушивал меня и вычитывал мои речи, покачивая седой головой и постукивая по полу резной тростью с красивым костяным набалдашником, придираясь ко всему, вплоть до интонации и выражения лица, не говоря уже о фактической стороне, и, конечно же, бесконечно поучал и наставлял. Кажется, ему самому это доставляло большое удовольствие, так что наши с ним дискуссии, начавшись сразу после завтрака, затягивались до глубокой ночи. А после он еще давал мне рекомендации, что именно я должен изучить, и благополучно отправляясь отдыхать. Пожалуй, все мои университетские годы не дали мне столько, сколько я смог узнать здесь. Наступила весна, и все чаще наши занятия стали проходить в саду месье Раймодина, который обилием розовых кустов сильно напоминал мне тот, что находился возле дома моих родителей. Должен признаться, я скучал по ним и по сестренке. Но сейчас я не мог себе позволить даже и думать о возможности примирения.
И вот мы снова под крышей Дворца правосудия. Зал другой, и судьи другие, но главные действующие лица все те же. Кроме супругов Лавассёр в этот раз здесь присутствует и месье Раймодин, полушутливо-полусерьезно предупредивший, что, в случае моего поражения, он сломает свою трость о мою голову. Несмотря на мои возражения, явился и Золтан, который в принципе не допускал и мысли, что я могу проиграть еще раз.
В этот раз не предусмотрено никаких длительных прений, все должно решиться одним днем. После того, как я зачитал текст своей апелляционной жалобы, право выступить с возражениями было предоставлено Гринбенгу. Метнув на меня убийственный взгляд, он подошел к трибуне. Цель его выступления вполне ясна. Изначально он хотел выбить из-под моих ног малейшую опору, и, конечно же, постарался опровергнуть все те факты, которые я изложил в апелляции. Но он просчитался. Я уже теперь не тот Джори, что в прошлый раз, сегодня я действительно оказался готов к бою и встретил его во всеоружии.
Уверенной и твердой походкой я вышел для ответного слова. Удивительно, но я почти не волновался. Мне не приходилось напрягаться и заглядывать в бумаги. Все его аргументы и контраргументы, даже то, чего он не сказал — все это уже неоднократно проговаривалось мною мысленно и вслух. И речь моя текла легко и без усилий. И по тому, как замер зал за моей спиной, по тому, как доброжелательно кивали в такт моим словам помощники председательствующего, я понимал, что я выиграл этот поединок.
После того, как я закончил и судьи удалились в совещательную комнату, я посмотрел в сторону своего оппонента. Глаза у Гринбенга полыхали гневом. Чем все это сейчас закончится, было ясно для нас обоих. Возразить ему оказалось нечего. А когда судьи вернулись для оглашения приговора, противник, кажется, не выдержал. Он сорвался с места, подбежал к президиуму и попытался завладеть вниманием председателя суда:
— Ваша честь, можно мне слово?! — воскликнул он, вглядываясь тому в глаза.
Однако судебные приставы тотчас же прикрыли судью от нарушителя, а тот сделал Гринбенгу замечание и зачитал, наконец, долгожданное решение.
— Мы еще встретимся, Ансело, — прошипел Гринбенг, проходя мимо меня.
— Буду счастлив, месье, — не сдерживая улыбки победителя, ответил я.
Теперь я действительно имел полное право торжествовать, тем более, что помимо морального удовлетворения получил и довольно весомое материальное подкрепление, что позволило мне тут же рассчитаться с банком Дюкре, лелея в душе надежду, что больше обращаться за ссудой не придется. Какое-то время я еще прожил у Золтана. Его мама, мадам Леговец, оказалась очень доброй и заботливой женщиной. Не имея возможности оплачивать прислугу, она сама содержала в порядке дом, прекрасно готовила, да еще и помогала мужу, а теперь и сыну вести бухгалтерию. Отец моего друга потихоньку поправлялся и постепенно начинал вставать на ноги, но, видя успехи сына, практически не вмешивался в дела, ограничиваясь лишь небольшими техническими консультациями по его просьбе.
Рекомендации и связи в околокриминальных кругах четы Лавассёр сделали свое дело. Теперь серьезные клиенты стали обращаться ко мне куда чаще, и не только как к адвокату. Я и сам почувствовал, что обладаю вполне приличными детективными задатками. Поиск необходимой информации, порой скрытой очень глубоко — это то, что оказалось для меня достаточно интересным и прибыльным делом. В том числе, я понял, что умело могу использовать свои таланты очаровывать и соблазнять женщин. Как я убедился на своем опыте, в жизни далеко не всегда встречались умные жены, вроде Юлалии. Гораздо чаще попадались доверчивые глупышки, которые выбалтывали все, что я хотел узнать об их благоверных, с минимальными усилиями с моей стороны, так и не поняв, что же они натворили.
Вскоре я полностью рассчитался с долгами. Не желая больше обременять мадам Леговец, которая категорически отказалась брать с меня плату за проживание, я снова снял квартиру и начал потихоньку прочно вставать на ноги. А через полгода я узнал, что противостоять мне в суде снова вызвался Гринбенг. В этот раз наше состязание ни с одной стороны не напоминало «избиение младенца». Оба мы уже представляли, с кем имеем дело, и ни один не проявил излишней самоуверенности. Для меня это была возможность закрепить успех, доказать, что моя первая победа оказалась не случайной, а Модаус безусловно жаждал реванша. Все предварительные слушания проходили у нас с переменным успехом, и до самого последнего момента, пока судьи не ушли в совещательную комнату, никто не брался назвать фаворита. Но я знал, я чувствовал, что уже не уступаю. И, важнее даже, чем вердикт, вынесенный в нашу пользу, для меня оказались слова Гринбенга:
— Ну, что же, коллега, вынужден признаться, что действительно немного поторопился давать Вам советы. Надеюсь, Вы также понимаете, что почивать на лаврах я Вам все равно не позволю.
Через год я имел свой первый автомобиль, купленный, конечно же, в салоне у Золтана и по его рекомендации. Мой друг за это время так же неплохо развернулся, почти полностью выплатил кредит, и дела его пошли в гору. Я снимал жилье в престижном районе, у меня был приличный счет в банке, а вместе с ним росла и моя гордыня. С мамой и Наоми я продолжал поддерживать близкие отношения. Иногда они приходили ко мне в гости, или мы встречались где-нибудь в кафе. Каждый раз обе они, особенно мама, уговаривали меня вернуться домой и помириться с отцом, но упрямство не позволяло мне самому сделать первый шаг навстречу.
Флор, видя мое растущее благосостояние, рассталась со своим перезрелым женихом и почти стелилась передо мной, все чаще заговаривала о нашей возможной свадьбе. Мне, конечно, это льстило. Приятно было осознавать, что я доказал всем, и в первую очередь ей, на что способен, фактически завоевал ее, ведь прежде женщины сами были готовы упасть в мои руки. Наверное, именно это, плюс собственническое чувство привели к тому, что я почти готов был сделать официальное предложение, но почему-то заколебался. Возможно, образ светской львицы Флор не вполне соответствовал моим представлениям о той, которую я хотел бы видеть матерью своих будущих наследников, внуков Гаэтана и Селесты. Я тогда уже вполне осознавал, что семья — это не только общая постель и совместные выходы в свет. Для этих целей вполне подходили и те девицы, которые у меня бывали. Пожалуй, в тот момент мне не помешал бы родительский совет. Но гордыня по-прежнему не позволяла обратиться к отцу, поэтому я решил ограничиться тем, что познакомлю с потенциальной невестой свою маму. Это не было для меня простой формальностью. Я надеялся, что, возможно, её мнение поможет мне принять окончательное решение и развеет мои сомнения. К тому же, я не сомневался, что она непременно расскажет о своих впечатлениях и отцу, что тоже в данной ситуации было весьма нелишним. В то время мне еще не исполнилось двадцати пяти лет, а Флор двадцати одного года. Следовательно, в соответствии с Гражданским кодексом, я обязан был спросить согласия Гаэтана на этот брак, а также заручиться ответом родителей Флор. Впрочем, я считал для себя это лишь формальностью и не сомневался, что, если все же решусь жениться и проявлю настойчивость, несмотря ни на какие ссоры, отец в любом случае не станет стоять на пути моего счастья. Что же касается месье Серайз, он и так уже поглядывал на меня, как кот на сметану. Но даже если бы возникли какие-то препятствия, мы могли бы полтора года быть просто помолвлены, а потом расписаться уже без чьего-либо согласия.
