Но потом произошел случай, сильно удививший мою приемную мать и заставивший меня призадуматься. Утомленная тяжелым трудовым днем, мама со стоном опустилась на лавку около плиты, а мне во внезапном приступе жалости захотелось ей чем-то помочь. Неосознанно, положив руку ей на плечо, я вдруг почувствовала некоторое покалывание в ладони, будто по ней пробежал слабый разряд тока, перетекающий к женщине. По тому, как разгладилось ее лицо я поняла, что боль утихла и это поразило нас обеих!

Я опять поспешила укрыться в своем спасительном лесу и обнаружила, что вся в поту, ноги как вата, еле передвигаются, а сердце бьётся так, как будто я пробежала несколько миль. Обдумав свои ощущения, я сделала вывод, что отдала часть своих сил на то, чтобы облегчить боль другого человека, хотя это и казалось немыслимым. Мать ничего не сказала, вероятно, чтобы не пугать меня, да и самой мне обсуждать произошедшее не хотелось.

Тем не менее, меня все это очень беспокоило. Неужели я одна такая? Я считала, что это вполне естественно — поделиться силой с тем, кто слабее или нуждается в ней. А если и другие так могут, но по какой-то причине, как и я, говорить об этом и пользоваться подобным избегают, словно это что-то неприличное или запретное? У людей ведь очень много странных и необоснованных правил и ограничений. С тех пор я стала осторожнее, старалась не демонстрировать свои способности, о которых и сама еще имела весьма смутное представление.

Я пыталась найти ответ в книгах, или осторожно задавая вопросы пастору — доброму и мудрому человеку, который много знал и всегда рад был говорить со мной. Он уверял, что у каждого человека свое место в жизни и на все воля Божья, кому-то дается больше, чем другим, но только лишь затем, чтобы приносить пользу ближним и нести благо в мир. Но все же, ни о чем подобном моим способностям он не знал, а говорил, что частичка Господа и божественная сила есть в каждом, просто не все хотят или умеют ею пользоваться.

— Слушай свою душу, дочь моя, — говорил он. — Она у тебя чистая и незамутненная. Когда придет время, Отец наш всевышний непременно направит тебя и подскажет твое истинное предназначение.

Не верить его словам у меня повода не было, поэтому однажды вечером я все-таки решилась поговорить об этом с Брайди. Когда я лишь начала рассказывать ей о том, почему так люблю находиться в лесу или хотя бы на лугу и о том, как не только залечиваю себе царапины и синяки, но и могу помочь другому человеку, она мне не только не поверила, но и как обычно подняла на смех, уверяя, что я просто пытаюсь привлечь к себе внимание и набить цену. А в конце и вовсе заявила, что на моем месте помалкивала бы о такой ереси.

— Это похоже на колдовство, как у шамана, или черную магию. Мало того, что тебя чокнутой многие считают, так не хватало еще, чтобы говорили, что мы ведьму приютили, а потом только и жди, как бы дом не подожгли! — возмущенно воскликнула сестра. — Хватит валять дурака, Эль, накличешь беду на нашу семью.

Возразить мне на это было нечего, возможно, Брайди права, да и другие тоже, может, я действительно ненормальная. Во всяком случае я стала еще осторожнее. Ни прослыть ведьмой, ни подвести семью я точно не хотела.

Кто-то другой на моем месте, вероятно, обрадовался бы подобному дару, может, он знал бы, как им воспользоваться, желал бы действительно приносить пользу, помогать людям и не боялся показаться чудаком или ненормальным. Я же больше всего хотела ничем не выделяться, быть как все, чтобы меня не отталкивали, как чужачку, и то, что делало меня еще более странной, точно не помогло бы в этом.

Шли годы, я росла, училась, а в жизни постепенно происходили изменения, как радостные, так и очень печальные. Старшая из сестер Джоанн обвенчалась и уехала жить в соседний город к мужу, такому же простому рабочему, как наш отец. Родители с нетерпением ждали вероятно скорого появления первых внуков, а мы с девочками — возможности стать тетями для малышей.

Тем же летом мы узнали, что в Европе началась большая война. Соединенные Штаты оставались пока в стороне, но среди взрослых мужчин об этом часто велись серьезные разговоры, долетавшие и до любопытных детских ушей. Видимо это, а, может быть, нежелание всю жизнь прозябать в Титусвилле, работая на нефтяных скважинах, возможность посмотреть мир, а также обещанные льготы и приличное жалование и подтолкнуло Тревора к тому, чтобы отправиться служить в Военно-морские силы.

Родительский дом постепенно пустел. Прежде домоседки, Ханна и Алма по вечерам после работы на швейной фабрике все чаще вместе с молодыми парнями ходили в городской театр или гуляли в сквере в центре Титусвилла. Однажды я услышала, как соседка, забежав к маме в гости, строила предположения, какая из девочек выйдет замуж первой.

Войны все же не миновала и наша страна, и в 1916 году старший брат вместе с другими моряками отправился в поход к европейским берегам. Теперь мама с особым нетерпением поджидала почтальона, надеясь получить весточку от сына, а отец внимательно читал газеты, чтобы следить за боевыми действиями в море.

Мартина после работы также редко можно было застать дома. Вот только у нашего брата-бунтаря, кроме девушек, возникли и другие проблемы.

После очередной аварии на скважине, повлекшей гибель нескольких человек, он принял активное участие в забастовке, призванной не допустить работы, пока руководство не примет меры по обеспечению необходимой безопасности рабочих.

В ответ хозяева, устроив локаут, объявили о массовом увольнении всех участников акции, и, набрав новых работников в соседних городах, а также среди местных безработных, попытались возобновить нефтедобычу. Чтобы доставить штрейкбрехеров на скважину, преодолев кордон забастовщиков, задействовали полицию штата. Дошло до кровопролития и массовой драки, и Мартина арестовали как заговорщика, а также активного участника сопротивления законным требованиям представителей власти, нанесшего серьезные телесные повреждения полицейскому.

Дело получилось громкое и очень неприятное, родителей вызывали на допросы. В те дни я несколько раз заставала маму в слезах, хотя она старалась никому не показывать свои переживания. Все мы ощутили, что в семью пришла беда. Сестры ходили притихшие и погрустневшие, привычные простые радости словно покинули наш дом. Кажется, именно в то время мама как-то резко сдала и словно состарилась лет на десять, а суровый и молчаливый мужчина, наш отец, стал еще более хмурым и неразговорчивым. Состоялся суд, и Мартина приговорили к десяти годам тюрьмы, как опасного бунтовщика и революционера.

Говорят, что беда не приходит одна. Так и меня с тех пор не покидали смутные предчувствия грядущих неприятностей, а также того, что скоро и мне придется навсегда покинуть этих добрых людей, заменивших мне родную семью.

Мое подсознание не обмануло, и вскоре все прояснилось с появлением в моей жизни мужчины, которого я совсем не знала. Когда-то, почти в другой жизни, я очень ждала его, мечтала о встрече, надеялась на обретение настоящей семьи.

Но все вышло совершенно не так, как рисовали мне наивные детские фантазии.

Он появился неожиданно, без предупреждения, просто однажды постучал в дверь самым обычным днем, когда домашние хлопоты не подразумевали чего-то особенного, и ничто не предвещало коренных перемен. Дело было в послеобеденное время, в разгар рабочего дня. Отец находился на вырубке леса, сестры — на фабрике, а мать готовила ужин. Мне дали задание подмести задний двор, но не успела я взяться за метлу, как услышала голос матери, зовущей меня. Тревожная интонация в ее окрике взволновала меня, нехорошее предчувствие всколыхнуло сердце тревогой.

Вернувшись в дом, я застала там незнакомого высокого мужчину, с правильными чертами лица, длинными волосами, забранными в хвост, и холодными серыми глазами. Выглядел он довольно непривычно для наших мест, походил, скорее, на ранчеро или путешественника — потертые джинсы, темная замшевая куртка, сапоги, и завершала костюм шляпа, наподобие ковбойской. Плотно сжатые обветренные губы чужака, казалось, не знали, что такое улыбка, хмурые брови лишь усугубляли впечатление сурового и неприветливого человека. Я смущенно поздоровалась, как с любым незнакомцем, пришедшем в наш дом, и только потом заметила, что мать очень расстроена. Она заламывала руки, страдальчески глядя на меня.