Подошедший Мартин, которому нажаловалась Алма, разбил пареньку нос, и тот с воем убежал. Вокруг послышался смех других детей. Моя детская наивность не позволила мне разобраться в ситуации, мне показалось, что старший брат нас защищает, и я уже было хотела его поблагодарить, но он меня опередил.

— Не приходи сюда, Эль, — жестко сказал он. — Не хочу, чтобы из-за тебя над нашей семьей смеялись. Играй дома.

Как же так? Я растерянно смотрела по сторонам и ни в ком не находила поддержки. Брайди по-прежнему посмеивалась, двойняшки отводили глаза в сторону, а суровый взгляд брата не оставлял надежды, что мне будет позволено остаться. Но это же нечестно! Тот грязный мальчишка с дыркой на коленке, который обзывал меня, куда больше сам походил на бродягу, чем я, пусть в стареньком, но чистом отглаженном платье и с красивым бантом. Почему он так обо мне говорил? Не понимая причины такого ко мне отношения, тем не менее, я особенно остро ощущала именно несправедливость происходящего. Мне ужасно не хотелось уходить, но авторитет старшего брата и его непреклонный вид не позволили мне даже попросить остаться.

Вернувшись домой, не сдержавшись, размазывая по лицу слезы, я впервые пожаловалась маме на горькую и незаслуженную обиду. Я просто не понимала, почему меня выгнали, слова мальчишки и заявление брата были для меня лишены всякого смысла. Чем я хуже других детей? Глядя на мои слезы и слушая жалобные вопросы, крайне расстроенной произошедшим маме пришлось рассказать о моем рождении.

Так я узнала правду, повлиявшую на всю мою дальнейшую жизнь в этой семье.

Конечно, мама не могла поведать мне мою историю, откуда я родом и даже откуда пришла моя родная мать. Знаю только, что однажды в этом городке появилась очень усталая, изможденная женщина. По словам приемной матери, она была удивительно красива, несмотря на болезненный вид и грязную одежду. Она будто несла в себе частицу света, озаряющую все вокруг, от нее исходило душевное тепло, вызывая расположение. Поэтому моя нынешняя семья, не задумываясь, согласилась помочь ей. О брате же моем мне удалось узнать еще меньше. Для подростка, на вид лет четырнадцати, он был на удивление замкнут, нелюдим, ни с кем не разговаривал.

Для меня этот рассказ прозвучал чем-то вроде сказки, каким-то образом вторгшейся в привычную жизнь, но ведь в детстве реальность от вымысла почти неотделима. Тогда же мать достала из небольшой шкатулки довольно странное украшение из тонких ремешков кожи сложного плетения и цветных камешков, наподобие яркой мелкой гальки. Она сказала, что этот кулон принадлежал моей настоящей маме, а когда я подрасту, он будет моим. Дрожащей рукой дотронувшись до необычного украшения, я неожиданно почувствовала такую бурю эмоций, обрушившихся на меня, столько сильных чувств, вихрем окруживших ожившими картинками прошлого, будто чьих-то воспоминаний, ворвавшихся в мою голову, что едва не вскрикнула, тут же безоговорочно поверив в рассказ приемной матери.

Она крепко обняла и нежно гладила меня по голове, пока я тихо плакала, наверное, впервые в жизни. Мама шептала на ухо, что, несмотря ни на что, я ее дочь, и она меня всегда такой считала, и будет любить, как прежде.

Пожалуй, известие о том, что я в семье не родная, в тот момент произвело на меня даже меньшее впечатление, чем факт, что меня не приняли другие дети. Ведь я чувствовала, что мама меня все равно любит и ее отношение ко мне останется неизменным, а вот с заветной мечтой — обзавестись друзьями или хотя бы подругой — пришлось распрощаться.

Я очень обиделась тогда на Мартина, старалась не разговаривать с ним, хотя он и сам не стремился. На Брайди я тоже обиделась, даже разозлилась за то, что смеялась, все-таки, я считала ее сестрой. До этого мы проводили вместе много времени, и теперь мне казалось, что меня предали.

Ханна и Алма меня наоборот пожалели, сказали, что мне не стоит расстраиваться и ничего интересного на том пустыре все равно не происходит.

Они и сами редко туда ходили, предпочитая проводить время за вышивкой и шитьем, в чем были большими мастерицами, хвастались одна перед другой аккуратностью швов или красотой вышитых цветов. Девочки всегда были добры ко мне, но с ними было очень скучно. Шить я не умела и не чувствовала к этому интереса, починка одежды или вязание наводили тоску. Поэтому, несмотря на доброжелательность двойняшек, я мало с ними общалась, предпочитая свободное время проводить на улице на заднем крыльце дома, играя с кошками и другой уличной живностью.

Рассказ мамы о моей настоящей семье был слишком коротким и неполным. Многого она не знала, и большинство пробелов я заполнила наивными детскими фантазиями и мечтами, воображая, представляя и выдумывая то, чего мне так не хватало. В шестилетнем возрасте ребенок еще не осознает необратимости смерти. Эта красивая женщина с необычным украшением, которую я никогда не видела, казалась мне кем-то вроде сказочной феи. «Может быть, она когда-нибудь вернется за мной? — думала тогда я. — И где мой настоящий папа? Про него никто не знал, но ведь он где-то был. Может быть, он отыщет меня?».

Потом, когда немного подросла, мои мысли стали обращаться в сторону родного брата. Ведь он-то не умер, он знает, где я. И эти регулярные денежные переводы, после которых у меня появлялось новое пальто или теплые ботинки.

Значит, он любит меня и заботится обо мне? Возможно, он очень хотел быть со мной, но у него есть важные обстоятельства? А потом он обязательно приедет сюда и расскажет, что наша мама — не бродяга и не цыганка, и тогда всем станет стыдно, и они захотят играть со мной. А тем, кто будет меня дразнить, брат тоже даст в нос.

Но это были мечты, а в действительности ко мне постепенно пришло осознание того, что тот родной человек, мой добрый и заботливый брат, лишь плод моего воображения. На самом деле, я ему вовсе не нужна, раз за все годы он даже не нашел возможности появиться, написать письмо или хотя бы поздравить меня с Рождеством.

Чувство брошенности и ненужности, отчуждение окружающих, которое наверняка в значительной степени я выдумала сама, с годами нарастало как снежный ком. И я еще больше, чем прежде, старалась быть ненавязчивой и не занимать чьего-то места. Видимо, тот случай все же произвел на меня довольно сильное впечатление потому, что запомнился в деталях, и потому что именно тогда ко мне пришло осознание себя как личности. Причем, к сожалению, личности, никак не вписывающейся в окружение.

Это чувство, практически незаметное в обыденные дни, усугублялось в редкие моменты семейных праздников. Когда все собирались вместе за столом и нехитрым угощением, которое мои опекуны могли себе позволить, мне становилось особенно одиноко. Приняв в себе и смирившись со своей отстраненностью, я всегда устраивалась в углу, предпочитая лишь наблюдать за весельем остальных детей.

Но в конце и я все же получала свою долю удовольствия, когда все успокаивались, рассаживались по местам и, затаив дыхание, слушали истории отца семейства о временах «золотой лихорадки», диком Западе или о Гражданской войне, последствия которой до сих пор сильно отражались на жизни людей.

Каждое лето дети с окраин много времени проводили в близлежащем лесу. Кислый щавель для супа, невероятно сладкие и душистые ягоды малины и земляники, спелая голубика служили отличным подспорьем в семьях бедняков.

Пока я была слишком мала, темнеющий вдали лесной массив будоражил любопытство неизвестностью и таинственностью. Трудно описать чувства, нахлынувшие на меня в тот момент, когда наконец состоялось мое знакомство с первым настоящим другом.

Довольно пыльный, с редким подлеском, поникший от дыма заводов, но еще не павший под напором топоров и бульдозеров, лес показался мне просто сказочным местом, уютным островком добра и безопасности, окутал волшебной атмосферой покоя. Но главное я поняла, пройдя по тропинке вглубь, когда городского шума уже не слышно, вдохнув поглубже пьянящий запах елей, мха и лесной сырости — именно здесь я дома, только здесь меня давно ждали и по-настоящему любят. Словно зачарованная, я глядела по сторонам, и не могла наглядеться.