Итак, завтра я уеду, моя виновность даст мне свободу, завтра будут корабли, аспидно-черные на солнце, и среди ночи, и среди зимы, мне открыт завтрашний день… Окрыленный, я и не заметил, как дошел почти до самой Эльвы. Скоро я покину эту иссохшую землю.

Я шагал напрямик через поле. Под ногами потрескивали мертвые стебли. Вздымалась еще не остывшая едкая пыль. Завтра — морские границы Испании, завтра — зов кораблей, улицы, полные жизни… Я остановился. Земля под ногами вдруг стала мягкой, податливой. Снизу дохнуло прохладой, щиколоток коснулись листья. Уж не сплю ли я?

Я наклонился и сорвал полные горсти горьковато пахнущих растений — какие-то травы, белена, зонтичные, невиданно свежие, сочные, упругие, в свете луны отчетливо темнеют прожилки. Я мелко изорвал их и уронил клочки. Но сейчас же вновь захотелось ощутить в ладонях эту жизнь, что пробилась из-под земли после долгих месяцев засухи и бесплодного гнева.

Я присел на корточки и снова захватил полную горсть листьев и трав. Я мял их, вдыхал их запах и тотчас бросал, едва они утратят свежесть. Я черпал не скупясь, опять и опять. Передо мной на бледном диске луны чернел купол холма, в котором с другой стороны вырыта была моя пещера.

Я поднялся и вошел в тень холма. Здесь меня снова окутала ночь. Поросль не кончалась. Я опять нагнулся и нарвал листьев. Мне показалось, что здесь они еще крупней и сочней. В темноте я не мог разобрать, что это за растения. Пожалуй, пасленовые. Я повторял про себя это название, как будто оно могло открыть мне тайну, которая угнетала меня долгие месяцы, могло стать ключом к загадке, какою всегда был для меня этот край, изъеденный слепящими лучами.

Опять я провел ладонями по прохладным листьям и венчикам. Да, наверно, пасленовые, или молочайные, или губоцветные, — я запомнил эти слова, не зная толком, что они обозначают, я их вычитал в старом учебнике ботаники, который перелистывал иногда у себя в пещере, когда снаружи все сжигал зной. Пасленовые… может быть, теперь все прояснится…

Вот тут-то на меня и набросились. Наверно, ждали в тени, в засаде. Я узнал того, с тесемкой. С ним были еще трое, имен их я не знал. Они повели меня к моей пещере. И все допытывались, что это за колдовство, откуда позади моего холма взялось зеленое поле и что я делал там на коленях, зачем рвал траву?

Вдруг я понял: вода, что сочилась в глубине моего жилища и сразу пропадала, должно быть, пробивалась с другой стороны холма и там, впитываясь в землю, оживила заброшенное поле. Я объяснил это людям, которые меня схватили. Один размахнулся, хотел закатить мне оплеуху. Другие его удержали. Потребовали ключ от моей двери, а когда я его отдал, повели меня к водоему. Продели мне под мышками веревку и без труда спустили на дно. Я не противился. Дно наполовину освещала луна. Здесь все еще виднелись следы шагов Оркето.

Те четверо ушли. Изредка лаяли собаки. Я сидел и смотрел, как в водоеме ширится тьма. Завтра быть мне где-нибудь в жандармском застенке… Но жандармы за мной не пришли.

Сегодня около полудня, в самую жару, когда я дремал, укрыв голову курткой, те четверо спустили мне в мешке хлеба, вина и арбуз. К мешку приколота записка. Им нужны еще «шлюзы». Если я стану работать с ними и для них, все будет забыто. Слово «все» подчеркнуто.

Я изорвал записку, поел хлеба с арбузом, выпил вина. Я смеялся. Смеюсь и сейчас — вечер, лают собаки, жара спадает, и я уже не обливаюсь потом. Ощущаю вокруг молчание Эльвы, вся Эльва замерла и, затаив дыханье, ждет одного моего слова. Я полон силы и спокойствия, кажется, я чувствую себя немножко богом.

Завтра я выйду из этого водоема. Буду работать с ними. Быть может, они уже довольно настрадались и теперь вместе со мной станут искать справедливость, этот потаенный шлюз, который мы создадим общими усилиями, чтобы заструились наконец родники по всей Испании… Сейчас я видел, по луне прошла тень… Только бы не хлынул дождь, пока не настал час нашего гнева!

Арно родился в Монпелье в почтенной буржуазной семье. Во всех тонкостях постиг он юриспруденцию и всю университетскую премудрость, перед ним открывалась блестящая карьера. Но жизнь внезапно выбила Арно из проторенной колеи. Начались годы странствий. Жажда приобщиться к миру неприкаянных, попросту жизненная необходимость бросали его из города в город, из одной страны в другую. Был он и такелажником, и старателем на золотых приисках, водил грузовые машины. На его глазах рушились наивные иллюзии об удачливости кладоискателей, развеивалась мечта о том, что можно обрести волю и свободу на окраине буржуазной цивилизации. Бегство «на дно» жизни завершилось мятежом против «верхов», против всего уклада буржуазного существования.

И своем духовном прозрении Арно открыл источник творчества. Мир босяцкой вольницы, страсти, надежды, поражения незадачливых авантюристов в их схватке с жизнью — все это уже предстало в первом романе Арно — «Бегство отчаянного хулигана» (1948). Повествование о трагической участи человека незаурядного продолжено в остро социальном романе «Плата за страх» (1950). Сила характера, неуемная жажда жизни, присущие герою книги, словно омертвели в его банальной мечте, сконструированной по образцу мещанских идеалов «свободного» мира.

Буржуазная критика, оценившая возможности талантливого писателя, стремилась направить его творчество в русло развлекательной литературы. Не случайно роман «Плата за страх» рекламировался как классический образец «жестокого романа». Дальнейшая эволюция Жоржа Арно разочаровала его недальновидных «доброжелателей». В середине 50-х годов трагическое видение мира, своеобразно преломившееся в ранних произведениях Арно, приобретает новую окраску. Фаталистическое мировосприятие, характерное для создателя «Платы за страх», уступает место историчному взгляду на действительность.

После завершения романов «Звездное сияние» (1952) и «Ушки на макушке» (1953) Жорж Арно резко обрушился на буржуазное правосудие (фарс «Нежные признания», 1954), высказал правду о каторге в репортаже «Тюрьма 1953 года», о расизме — в цикле очерков «Индейцы не мертвы» (1956). В 1957 году писатель возвысил. голос в защиту Джамилы Бухиред — жертвы французских карателей в Алжире. В сатирической комедии «Маршал П» (1958) он пародийно обличает режим Виши и марионеточное «величие» Петэна.

Поборника независимости Алжира, Жоржа Арно реакция попыталась в 1960 году упрятать за решетку. На его защиту поднялась вся мыслящая Франция. По сути дела, на скамье подсудимых оказалась система попрания демократических свобод, а не художник-гражданин. Об этом эпизоде идейной борьбы нашего времени Арно рассказал в памфлете «Мой процесс» (1961).

С 1962 года Жорж Арно живет в Алжире, сотрудничает в журнале «Революсьон африкен».

Никто не знал в точности, кто такой Жак. То он выдавал себя за сына знаменитого боксера, то за наследника венгерского барона, а иногда просто утверждал, что его отец — инкогнито. Вероятно, он считал это чем-то вроде почетного звания. Было бы только слово «ученое», а что оно означает, Жака мало интересовало. Притом он врал, нисколько не заботясь ни о правдоподобии, ни о связности своего вранья. В одном только он был постоянен: в притязаниях на хорошее знание морского дела.

Ему было двадцать пять лет, и похож он был на гориллу, только румяную и белобрысую. Он легко мог бы преуспеть в качестве сутенера в постели любой портовой проститутки. В Пуэрто-Муэрто, как и повсюду в Южной Америке — за исключением Панамы, где белых избыт о к, — девицы цвета красного дерева спорят из-за белых юношей. Но романтизм, которым он неизменно щеголял, удерживал его от подобной карьеры. Он предпочитал бедность и туманное ожидание какого-то маловероятного случая.