Герои серии социальных романов «Бунтари» (1965), «Нищенка» (1966), «Погода разгулялась» (1968) — деятельные участники событий европейской истории от прихода Гитлера к власти до победы Народного фронта но Франции. В философской повести «Мольеровское кресло» (1967) буржуазному опошлению труда, науки и культуры противопоставлена идея общности жизненных интересов всех тружеников земли.

Еще в 1946–1947 годах у Шаброля возник замысел книги о Парижской коммуне. Но лишь обретя творческую зрелость, он воплотил его в историческом романе «Пушка «Братство» (1970). Дневниковые записи рассказчика объемлют хронику событий в пролетарском Бельвиле от 15 августа 1870 до 28 мая 1871 года. Однако рассказчик — участник Коммуны, и в то же время свидетель истории первой половины XX века. Своими позднейшими ремарками он раздвигает временные границы повествования, сопрягая прошлое и будущее. С позиций социалистического реализма художник воплотил в книге социальную динамику истории, героическую эпопею коммунаров, бессмертие их идей, претворяемых в жизнь с Октября 1917 года. «Пушка «Братство» — вершинное создание Шаброля.

«Труд — это жизнь» — такова нравственная заповедь мемуарной книги Шаброля «Севенны — злосчастье мое» (1972). В романе «Козел в пустыне» (1975) содержится попытка «воскресить» облик поэта и воина Агриппы. д'Обинье.

Шаброль — активный участник борьбы за мир между народами.

— Ну да, это он, конечно, — отвечает Тя Кхе.

Их трое; они сидят не шевелясь. Набухшее влагой небо тяжело нависло над деревней: вот-вот раздавит. Здесь нет сумерек. Болезнетворный мрак пропитывает чащу и прогалины с самого рассвета. Ночь наступает сразу.

— А если это он?.. — начинает Муонг Зень. Он поднимает свое плоское круглое личико к Тя Кхе. Юноша остается недвижим и пристально глядит на дорогу, напрягая слух.

С конца деревни доносятся протяжные вопли. Несколько револьверных, а за ними — ружейных выстрелов. Наконец яростный лай автомата — и снова тишина. Через несколько секунд, где-то далеко, словно робкое раненое эхо, слышится рычание дикого зверя в джунглях. Юноша, старик и ребенок улыбаются.

Ким Нгань Хоа кладет свою высохшую руку на плечо Муонг Зеня, потом гладит мальчика по затылку.

— Скажи, дедушка, это тот, который на фотографии и в каждой руке отрезанная голова? — Муонг Зень почесывает шею и, преодолевая страх, продолжает: — У него какое-то странное имя, оно не похоже на французское… Как же его зовут-то?

Солдаты приближаются; они идут по обеим сторонам улицы.

Ким Нгань Хоа не отвечает. Рука его, лежащая на затылке мальчика, шуршит, словно рисовая бумага.

— Ну, так как же его зовут? — спрашивает еще тише Муонг Зень.

— Старшина Ван дер Мейлен, — отвечает Тя Кхе не шевелясь.

У мальчика начинают стучать зубы. Он стискивает челюсти, зажимает рот руками, но зубы лязгают так, что звук этот заполняет всю хижину.

Вслед за солдатами рывками движутся бронетранспортеры. Мерно урчат моторы. Внезапно хижина сотрясается, будто фонарь на ветру, и только потом слышен взрыв — не то связки гранат, не то ракеты.

— Сколько ему? — обращается Тя Кхе к старику.

— Мне пятнадцать, — отвечает мальчик, опережая старика. Его зубы больше не стучат — он держит рот открытым. В окно просачивается приятный сухой запах; слышно потрескиванье огня.

Старик бормочет проклятье. Он пытается выглянуть в окно. Отсвет пожара дважды озаряет его лицо.

— Не высовывайся, не надо! — приказывает Тя Кхе, оттаскивая старика.

— Это дом Кот Кхи Лю… — шепчет Ким Нгань Хоа.

Солдаты уже метрах в десяти. Один из них кашляет.

— Эх, Пьеро! Прозевал три лачуги справа!

— Ни черта не про зевал, — отвечает звонкий голос. — Эй, вы, там… за мной!

Небо не решается разразиться дождем…

Муонг Зень бесшумно приближается к Тя Кхе и еле слышно шепчет:

— Ты говоришь по-французски?

— Говорю.

— Где научился?

— В Париже.

Мальчик снова начинает стучать зубами.

— Так нельзя… — вздыхает старик.

Солдаты продолжают переговариваться через улицу.

— Эй, Люсьен, не дашь ли мне несколько…

— Не смеши, Пьеро! Захватил бы побольше!

— Ты что, очумел? Как же я мог захватить?

— У тебя есть зажигалка? Только прихвати канистру из джипа.

— Ты о чем говоришь? Я не хочу поджарить себе…!

Тя Кхе, Ким Нгань Хоа и Муонг Зень отходят от окна. Солдат, который только что выругался, уже у двери. Другой подходит к нему.

— Слушай, Пьеро! Это последние бараки, на кой черт их жечь? Заглянем туда, и дело с концом!

Удар ногой, и дверь выбита.

— Постой-ка, да тут люди…

Зарево от охваченной огнем соседней хижины освещает комнату. Отсветы пламени пляшут на лицах старика, Тя Кхе и мальчика, стоящих перед солдатами.

— Вы что здесь, в прятки играете, олухи?!

Вдруг мальчик поворачивается — и к окну. Автомат трещит две долгих секунды. Муонг Зень, подстреленный на бегу, свешивается по грудь наружу. Старый Ким Нгань Хоа глядит на тоненькие ножки, на тощие ягодицы, обтянутые тканью трусов. Очередь словно рассекла мальчика пополам.

— Руки вверх!

Тя Кхе остается недвижим. Он не смотрит на мертвого ребенка. Ким Нгань Хоа возвращается к солдатам.

— Ты, рухлядь, руки вверх, тебе говорят!

Дуло автомата подкрепляет приказ.

Взгляд Ким Нгань Хоа словно проходит сквозь шеренгу солдат и теряется вдали.

Автомат трещит. Ноги старика подкашиваются, он падает на колени, клонится книзу, лоб стукается о земляной пол. Руки распластываются по земле.

— Ну, ты, понял?!

Слышно, как кровь из груди старика каплет на жесткую ткань, словно вода из плохо закрытого крана.

Тя Кхе поднимает руки.

— Свяжем?

— Еще бы!

— Подержи-ка мою пушку.

Они связывают юноше руки пеньковой веревкой.

— И что будем с ним делать?

— Отведем к начальнику. Мне кажется, это важная птица.

— Да? Почему?

— Так мне кажется. Ну, ты, пошел вперед!

Солдаты выталкивают Тя Кхе на улицу; по обе стороны стеной стоит дым, огонь ревет под набухшим небом. Возле глинобитного дома останавливается джип. Водитель спрыгивает и орет:

— Здорово, Пьеро!

— Черт возьми, да это Мимиль! Гляди-ка ты, уже вернулся из отпуска?

— Вот не повезло! Ну кто, скажи, возвращается в такую погоду! Хоть бы дождь хлынул, дышать можно было б! Меня такая погода убивает. А вы куда с этим балбесом?

— К начальнику. Он у себя?

— Должно быть…

Водитель идет за ними. В первой комнате, у внутренней двери, на посту стоит солдат-вьетнамец.

— Начальник там?

— Да, — отвечает вьетнамец, — но приказано не беспокоить.

— Не твое дело! Мы привели пленного.

Пьеро отстраняет вьетнамца и стучит в дверь.

— Ну, что там такое?!

Пьеро приоткрывает дверь, просовывает голову:

— Пленного привели, парня…

— Обождите, сейчас им займусь.

Пьеро хлопает створкой. Замок не защелкивается, дверь остается приоткрытой. Вьетнамец-часовой улыбается, показывая всем своим видом: «Я же, мол, говорил».

— Как живешь, Пьеро?

— Осточертело мне все это, Мимиль.

— Может, подцепил?..

— Нет. У меня фурункулы.

Мимиль распечатывает пачку «Пэл-Мэл».

— Куришь?

— Американские? Иногда можно выкурить штучку.

— В Сайгоне только эти и курят, даже тыловики.

— Послушай, Мимиль, ты там Иветту видел?